Имя нам — легион
Шрифт:
Облегчившись, человечек поспешил к теплой постельке. Он и пикнуть не успел, как я сгреб его сзади. Одной рукой я обхватил его поперек торса, приподнял, нежно прижимая к костлявым туземным бокам верхние конечности, а ладонью другой прикрыл рот.
В два прыжка я очутился за сортиром и остановился в его тени. Человечек был невысок, и ноги его быстро-быстро засучили в воздухе, словно он был маленьким Муком, бегущим на своих волшебных антигравитационных туфлях. И был он еще горяч и знакомо мягок в некоторых местах. Меня вдруг посетило сомнение относительно мужественности его пола. Но тут остренькие зубки, числом никак не меньше полусотни, разом впились
Генрик, похожий на разгневанного Бармалея, скорчив ужасную гримасу, поднес к его носу душегубно выглядящий тесак и грозно прошептал:
— Ты, козел! Будешь запираться, башку отрублю.
— Гена, — приподнял я брови, все еще терзаемый внезапной догадкой, — кажись, это баба!
— По барабану, — отмахнулся он, — не до этикетов.
И для наглядности провел пилой тесака в непосредственной близости от расширенных глаз “языка”:
— Чик! И на хрен! Поняла, коза?
Коза (или все-таки козел?), вне всякого сомнения, поняла. Она душно замычала и попыталась тряхнуть головой. Уж не знаю, что обозначало это движение на самом деле, но мы восприняли его как однозначную готовность к сотрудничеству.
— Умница, — похвалил “синюю” тетку Генрик. — А теперь колись: где вы прячете таких же, как я, дяденек? Таких. Как. Я! — он похлопал себя по груди. — Как он. — Волосатая лапа, напугав туземку, опустилась мне на плечо. — Где? — Он повел рукой вокруг.
Тетка затрепыхалась. Неужели поняла?
Я опустил ее на землю, придерживая двумя пальцами за тонкую шею и не освобождая рта. Она едва не повалилась, но в последний момент собралась с силами и устояла. А потом сделала нерешительный шажок. Затем другой.
Мы остановились перед задней (металлической и даже окрашенной, кстати) дверью цеха — дверью-коротышкой, рассчитанной на низеньких туземцев. Тетка решительно пнула в нее ногой. Грохот раздался почти пушечный.
— Не балуй, — пригрозил я, подхватывая ее под мышку.
За дверью послышались шаги. Лязгнул запор. Дверь медленно, тяжело начала открываться. Генрик с силой толкнул ее и скрылся внутри. Через секунду выглянул и кивнул, приглашая войти.
Ночной дежурный смятой куклой валялся на замасленном полу.
— Лбом треснулся, — с сожалением сказал Генрик. — До крови. Как думаешь, выживет?
Я пожал плечами. Какое мне до него дело, до вертухая? Провожатая, снова поставленная на ноги, увлекала нас в сторону шипения пара и густо-красных отблесков скрытого в чугунной топке огня.
— Их там что, пытают? — спросил я у нее.
Она, понятно, не ответила.
Кочегарка была явно не рассчитана на таких рослых истопников. Двое терран, скорчившись, спали, завернувшись в какое-то тряпье, а третий сидел на кипе дров, задумчиво глядя в полуоткрытую дверцу топки. Мы вошли и встали, щурясь. После темного цеха полумрак кочегарки больно резанул по глазам. Щитки шлемов мы специально заранее подняли, чтобы забитые до потери чувства реальности пленники случайно не напугались при появлении круглоголовых существ без лиц.
Бодрствующий парламентер, превращенный предприимчивыми хонсаками в кочегара, с удивлением уставился на увешанных оружием пришельцев.
— Быстро буди товарищей, — сказал ему Генрик. — Пора домой.
Кочегар поневоле, кивнув, принялся расталкивать спящих товарищей. Просыпались они неохотно, но, поняв в чем дело, широко заулыбались, зарокотали
К счастью, в кандалы или колодки их заковать не догадались. И вообще, хотя выглядели они, кое-как облаченные в жуткую рванину, весьма неприглядно, изможденными я бы их не назвал. Вероятно, кормили их хоть и не до отвала, но достаточно. И вряд ли особо пытали. Сломанную ногу можно было отнести в счет азартных первых мгновений дипломатического контакта.
— Где остальные? — спросил Генрик. — Вас было пятеро. Пятеро, — он помахал растопыренными пальцами, а затем согнул два, — а осталось трое.
Первый Брат закатил глаза, громко вздохнул и изобразил, как нечто тяжелое куда-то бросают. Летят брызги. Тяжелого больше нет. Бросают еще. Осталось трое, — показал он. Из глаз его покатились слезы.
— Сварили, — ахнул я.
— Что ж, — сказал Генрик, — значит, такая у них судьба. Ну, все, хорош трепаться, пора делать ноги.
Я, поднатужившись, взвалил калеку на плечо и без лишних слов зашагал к выходу. Остальные поспешили за мной. Когда мы были уже возле тела бессознательного сторожа, готовясь покинуть негостеприимные стены сего воспитательно-трудового лагеря, со стороны покинутой кочегарки раздалось пронзительное верещание и оглушительный лязг железа по железу.
Верная холопка извещала своих членистоногих хозяев о нашем вероломном вторжении.
Я матюгнулся и побежал.
ГЛАВА 8
Затопили нас волны времен,
И была наша участь — мгновенна.
Хромой Брат, при всей своей худобе, весил никак не меньше пяти пудов, разве что без малого. Бежать с этакой ношей на спине — занятие не самое пустяковое. Филипп натужно дышал, чувствуя, как щеки от натуги бессильно сползают к подбородку, превращая лицо в уродливую гримасу. А впереди еще склон кратера, скользкий, усыпанный мелкой галькой, склонной к оползням. И ограда из “колючки”. Перепрыгнуть ее сейчас представлялось несколько проблематичным.
“К счастью, — думал Филипп, грубовато поправляя живой груз, — в ней наличествует превосходная брешь, расчудесная такая дыра — всем брешам брешь и всем дырам дыра. Вот о ней и стоит думать, благо с каждым шагом она все ближе и ближе. А за ней, совсем рядом — мешки, легчайшим движением рук превращаемые в самоходную тележку с колесами. Славные такие мешки. О тележке я уж и не говорю. Ага. Сразу по прибытии Братья займутся ею, подругой самокатной, небось разберутся с родной технологией, а мы с Генкой немного постреляем. Пора уже продемонстрировать хонсакам преимущества лазерного прицела, прибора ночного видения и обороны с позиции, расположенной на главенствующей высоте. Ну так вот. Когда потери преследователей превысят все мыслимые пределы, они, бедняги, в панике отступят для выработки нового плана действий. И выработают его, разумеется. Но мы к тому времени, дай бог, будем уже далеко… И все-таки лучше было бы, — погоревал он, — удайся нам уйти без шуму и пыли. Жаль, не врезал я на прощание аборигенке по чану. Сука визгливая. Дворняга”.