Имя нам — легион
Шрифт:
Генрик неутомимо шнырял то тут, то там — как хороший охотничий пес, высматривающий притаившуюся дичь. Разница заключалась в том лишь, что дичью был он сам.
Легионеры перебросились несколькими отрывистыми фразами, Филипп вернул сержанту одолженное оружие, и они снова закружили окрест.
“Добраться бы до пещеры поскорее, — думали они, — а там уж пободаемся. Из пещеры с ее чудесной стенкой-невидимкой можно в одиночку сдерживать хоть роту противника, да притом сколь угодно долго. Сколько хватит боеприпасов, — поправляли они себя. —
Филиппа тишина эта вгоняла в тоску, изводила, как назойливый ночной комар, что звенит где-то над ухом: и в атаку не идет, и спать не дает.
Не к добру, ой не к добру предрассветная эта тишина. Можно, конечно, обманывать себя мыслью, что хонсаки — неважные следопыты, никудышные охотники и вообще — придурки. Можно также зажмуриться и представить себя совершающим оздоровительную пробежку в осеннем парке культуры и отдыха. И, наткнувшись на красные флажки загонщиков, считать их праздничным украшением. И умереть, недоумевая, отчего это вдруг яркий костюмированный карнавал плюнул в самое сердце грохочущей огненосной сталью.
Тишина…
Значит, перехват должен состояться у самого “донышка”. И сегодня уже не отделаешься надувной куклой. А надо еще вытащить беззащитных Братьев, как на волшебников, надеющихся на молодцев-легионеров.
Терране, убаюканные мягким ходом тележки и согревшиеся в теплых накидках, устало прикорнули. А перед тем напичкали себя лекарствами из аптечек, обмотались пластырем, обмазались эпитель-гелем и жадно порубали. Бодрствующий миротворец до сих пор с аппетитом жевал на ходу пищеконцентраты и запивал витаминизированным тоником.
Генрик, простая душа, подгреб к нему и попробовал всучить карабин.
“Это он сдуру”, — подумал о сержантской инициативе Филипп и оказался, конечно же, прав. От карабина терранин отпрыгнул, как от змеи, выронив флягу, и аж задрожал, сердешный. И затарахтел быстро-быстро, размахивая руками и тряся головенкой. Ой, что вы, что вы! Никак невозможно, совершенно! решительно! Убивать гадко. И тут же покатились горючие слезы.
Генрик насилу удержался, чтобы не отвесить горе-пацифисту затрещину. Плюнул, обозвал его не шибко ласково и повелительным взмахом поманил ухмыляющегося в кулак Филиппа.
— Скоро дойдем, — констатировал он очевидный факт. — Сейчас сделаем привал, ты приглядишь за гавриками, а я пошарю возле лаза. Не возникай! — оборвал он готового возмутиться Филиппа. — Тебя на рапид пускать, что со стихией заигрывать. Вдруг опять сдвинешься? Лучше уж я сам. Вот если не вернусь, тогда делай что хочешь, а пока я здесь командую. Усвоил?
— Ну, — неохотно сказал Филипп.
Саркисян бесшумно растворился. Еще колыхались паутинные плети, еще кисло пахло горелым пироксилином из ствола АГБ, еще не распрямились примятые хвоинки и травинки, а он
Филипп обогнал платформу и встал на пути. Она ткнулась в выставленный ботинок, едва не сбив с ног, пассажиры качнулись, встрепенулись, просыпаясь, и вопросительно уставились на него.
— Привал, — сказал он. — Спрыгивайте, — и подергал платформу за скругленный и загнутый вверх передний край.
Наездники вырубили движок, но слезать не стали, а незамедлительно принялись за еду. Пеший же их товарищ, довольно хрюкнув, тут же завалился на бочок, обмотался накидкой и засопел.
— Ну и черт с вами, — сказал Филипп, но вдруг передумал и дернул платформу повторно. — Слезайте, говорю! Ишь, пригрелись. Стрельба начнется, а они тут как тут — заре навстречу…
— Пуля, она же дура, — оправдывался он несколько секунд спустя, укладывая их рядком в неглубокую ложбинку (парень со сломанной ногой выразительно морщился и даже постанывал, второй вел себя ничуть не сознательнее), — прилетит шальная и поминай, как звали.
Словно в подтверждение его слов загрохотали выстрелы, в торопливом говоре которых читалась быстротечно нарастающая паника стрелявших наугад хонсаков. Грохот усиливался. Нетрудно было представить, как ошалевшие членистоногие поливают свинцом вокруг себя, совершенно не понимая, откуда рушится на них смерть.
До терран наконец дошло, что к чему, и они вжались в мокрую землю, прикрывая головы руками. Филипп, дальновидно разумея, что рисоваться сейчас совсем негоже, залег от греха подальше неподалеку от них. Душа его рвалась Генрику на подмогу. Как он там? Увернуться от пули даже в трансе более чем проблематично.
Платформа вдруг покачнулась, раздался хлесткий шлепок, и пара передних колес тут же начала опадать, с шипением выпуская воздух. Филипп прочувствованно чертыхнулся.
Пальба понемногу начала стихать.
Кто-то, свистя, как закипающий чайник, ломился сквозь лес, не разбирая дороги, прямо на Филиппа. Завидев бешено катящееся на четырех ногах розовое яйцо, усатое, хвостатое и при клешнях, и резонно рассудив, что это не сержант Саркис, Филипп влупил ночному бегуну точный заряд в центр панциря. Хонсак сбился с аллюра, и ослабевшие его ноги заплелись в подобие математического знака бесконечности. Движущееся по инерции тело швырнуло прямо на похолодевших от ужаса Братьев.
Братья, прыткие, аки ящерки, торопливо расползлись в стороны, сдавленно завывая от страха.
Через минуту наступила тишина. На сей раз безопасная. Это подтвердил своим появлением Генрик. Выглядел он не лучшим образом: шумно дышал, раздувая непомерную свою грудь, и истекал обильным потом. Система поглощения влаги, “зашитая” в комбинезоне, с таким наводнением сладить пока не могла. Но старалась — пар от легионера валил густыми клубами, явственно видимыми даже невооруженным зрением.
— Все чисто, — выдавил он в промежутке между вздохами. — Подъем, охламоны, погнали по-быстрому…