In a hundred lifetimes
Шрифт:
Роуз, подпиравшая щеку рукой, следила за его движениями только зрачками. Доктору хотелось объяснить Ей все то, чего он сам до конца понять не мог, но вместо того пялился в пол, сцепив руки в замок, так, будто ничего любопытнее ни в одной из своих жизней не видел. Молчание туманом расплывалось по комнате, Доктор нервно пощипывал кожу между пальцами и тарабанил пятками какой-то лихорадочный ритм.
— Я скоро умру.
Слова вывалились из него сами. Жалобные, обидные, злые звуки выкатились из гортани, с силой стукнулись о зубы и, обжигая губы, выплюнулись ядовитым комом.
На какой эффект от своей рефлекторной исповеди надеялся Доктор? Едва ли он мог бы ответить
— Забери меня.
Эта фраза не помогла еще ни разу, но Доктор по-ослиному упрямо повторял ее всякий раз, лелея надежду, что йодистая, ноющая межреберная пустота, образованная выпорхнувшим в Заливе Злого Волка Богом, наполнится хоть чем-нибудь. Надеждой, злобой, яростью – чем-нибудь, чуть более осязаемым, чем ничто; чем-нибудь не столь полым, как разочарованием, даже и не разочарованием! куда там! (Роуз могла себе позволить согревать кого угодно, для Доктора Она всегда останется откровением и благодатью), предсказуемостью треугольного предательства.
С новым лицом все должно стать легче, не так ли?
Первые полгода он и вправду держится удивительно хорошо. Порой ему кажется, что все идет совсем не плохо. Так оно, в принципе, и есть, пока однажды, сбросив Пондов с хвоста, он не проводит целехонькое полугодие в доме по соседству, давая частные уроки юной мисс Тайлер за символическую цену, которую вполне может позволить себе даже Джеки с ее скромным заработком.
Ее Тайм Лайн так туго опоясан его появлениями, что Доктору с трудом удается скрывать ТАРДИС от Джека, постоянно ошивающегося неподалеку. Еще больших сил ему стоит, наконец, заставить себя пустить ТАРДИС в Вортекс, и вернуться за Эми.
Присутствия Пондов хватает ровно на три недели. Когда в ТАРДИС, несмотря на тараторящую сущий вздор Эми, становится слишком тихо и слишком пусто, Доктор (после непродолжительного раздумья) позволяет украсть девушку и подменить на гангера.
Роуз не появляется, и Доктор, панически изощряясь, устраивает пару отнюдь не самых высокоморальных мероприятий. Чтобы не промахнуться, мероприятия эти охватывают самый широкий спектр мерзостей.
Она появляется, когда Тайм Лорд, в приступе отчаянного вдохновения устраивает геноцид. Роуз ждет пока Доктор, ополоумевши вбежавший в консольную, не замечает ее, сидящую на ступенях, ведущих под ротор. Заплескав руками и голосом, Доктор спешно распихивает спутников по комнатам и, убедившись, что рядом никого, стремглав приземляется на соседнюю ступень. Роуз, будто бы повзрослевшая, не поворачивает головы до тех пор, пока он не решается на то, чего боялся с самого первого Ее появления – дотронуться. Кожа под его пальцами покрывается расходящимися кругами, словно гладь воды. Роуз вскидывает голову и, с интересом рассмотрев рябь, болезненно улыбается чуть дрогнувшими уголками губ.
Это первый раз, когда она улыбается ему в ТАРДИС.
Доктор, раздираемый животным страхом потерять последний Ее отголосок, теперь не отпускает Ее ни на шаг. Ни на минуту. Его не волнует ни количество жизней и ошибок, исправно мостивших дорогу от него к Ней и обратно; ни то, что Эми и Клара считают его спятившим из-за того, что Доктор болтает с ТАРДИС (обращаясь, конечно, не к кораблю).
Все, что его волнует — две карие галактики на прозрачно-снежной коже.
В страхе сделать что-нибудь правильно, и потерять Ее проходят дни, века и тысячелетия. Кожа сменяется кожей, и теперь его тело жилисто и едко, и его по-прежнему жрет боль. Не пунктирная, дробностью тире и точек отколачивающая бесперебойный
У каждого существа свой масштаб времени. И время Доктора носится с поразительной быстротой, складывая секунды в минуты, а минуты в часы. Он давным-давно перестал смотреть Ей в лицо, ибо боязно увидеть все то, что сам сотворил. Доктору достаточно ощущать Ее присутствие, знать, что Она всегда за спиной, или в паре шагов сбоку. Никто из нынешних гостей ТАРДИС не замечает ничего необычного, несмотря на то, что Она днем и ночью рядом.
Оставшись в одиночестве, Доктор усердно перебирает фолианты, в изобилии раскиданные по ТАРДИС, чертит мудреные схемы на доске, и что-то путано и азартно объясняет.
Чопорно отряхнув меловые пальцы, он усаживается на лестницу и принимается перебирать кривые стопки книг. Настроение Доктора на редкость бодрое, а потому он даже зачитывает по паре строк из любимых мест.
— А вот это, послушай! «C незапамятных времен почему-то случалось так, что многие из наилучших и способнейших философов, которые были истинными светочами науки в области теории, оказывались совершенно неспособными применять эти теории на практике».
Растекшись в довольной, чуть напряженной улыбке, Доктор старается игнорировать первое Рождество, лезущее на память. Кардифф. 1869. Гельты. Бордовое платье и…
— У Диккенса безукоризненное чувство юмора! – спешно перебивает сам себя Доктор. — Взять хотя бы… — нетвердые пальцы пускают страницы суетливой волной. — «Нет на свете обмана хуже, чем самообман». Что ж, не совсем то, что я имел в виду, но в целом мысль…
Снежная пыль с Ее накидки, брошенной на кресло, стекает под пол. На щеках алеет морозный румянец.
Сглотнув неуверенную деловитость, Доктор осторожно оглядывается через плечо. Она, конечно же, стоит, облокотившись о перила, и безмолвно разглядывает его морщинистые руки, крепко сжимающие книгу. Поймав чуть панический взгляд Доктора, она почти кокетливо наклоняет голову к плечу и хитро прищуривается, будто бы знает, что сейчас произойдет.
За все эти годы, столетия, тысячелетия Доктор избегал думать о настоящей Роуз. О Роуз, что не потерпела бы умерщвления в ее честь миров, планет и рас. О Роуз, пришедшей бы в ужас, узнай, на что он пошел, чтобы удержать не ее, а необъяснимый отзвук минувшего. О Роуз улыбающейся. О Роуз плачущей. О том, что эта Роуз сказала бы, окажись сейчас на месте своего молчаливого двойника.
Подскочив на ноги, Доктор вытягивает из-под консоли телефонную трубку.
— Клара? Нет, все в порядке. Нет, не сейчас. Клара, послушай, я должен сказать кое-что важное. Извини. За что? За то, что вел себя как старый осел. Да. Нет, я здоров. Абсолютно точно. До встречи, да. Нет! Нет, еще одна вещь. Клара, мы больше не увидимся. Тебе нужно жить своей собственной жизнью.
Трубка пытается кричать, выдвигать контраргументы, но Доктор не слушает. Впервые за последние жизни он знает, что сделал то, что должен был сделать давным-давно. Они не друзья, как бы Клара не уверяла себя в обратном. С друзьями так себя не ведут. И ей, умной и миловидной молодой женщине, уготована куда более счастливая жизнь.
Оторвав взгляд от мерцающего ротора, Доктор обнаруживает, что Она, радостная, улыбается, по-девичьи прижимая кончик языка к уголку губ. Невесомости этого мгновения достаточно, чтобы где-то внутри Доктора запылала константа межреберного северного сияния. Ему не страшно остаться одному и ничуть не страшно стать собой.