In a hundred lifetimes
Шрифт:
Развернувшись на пятках, он опрометью бросился в свой кабинет, пытаясь утихомирить бурлящую злобой кровь обзыванием самого себя всеми синонимами слова «идиот», какие его богатые фантазия и словарный запас могли предложить.
На секунду ему даже взбрело в голову уволить стажера, но он быстро прогнал эту бестолковую мысль.
Забыть эти чертовы ночи в его квартире, забыть эти чертовы бессмысленные сны, забыть все это. Она вдвое моложе, она его ПА, в конце-то концов! Так что удивительного, что она не против того, чтобы ее клеил какой-то молокосос? Конечно, она только «за». И именно
Это же не было какой-то охуительной любовью? Не так ли? Все, что было — развлечение, интрижка на пару ночей. А интрижка на пару ночей не может разорвать ничьего сердца, ведь так? Выбросить из головы. Забыть.
— Нафлиртовалась? — буднично поинтересовался он, когда Роуз зашла в кабинет.
— Я просто стараюсь быть дружелюбной, — ответила она, не сводя с Малкольма какого-то странного взгляда.
— Блядистски дружелюбной, — кивнул он, вскинув брови, и отвернулся.
— Ты… ревнуешь? — уголок рта Роуз пополз вверх.
— Не обольщайся, — четко, почти по слогам, ответил он, бросив на нее испепеляющий взгляд. Улыбка погасла. — Позвольте принести свои охуенно глубокие извинения за то, что я не ссусь от восторга, когда мой ПА «старается быть дружелюбной» в рабочее время.
— Что, что, черт подери, в тебя вселилось? — воскликнула Роуз, обходя стол, за которым находилась стратегическая позиция Малкольма.
— Ничего, — бросил он, подняв какую-то наугад выбранную папку почти к самым глазам, когда Роуз остановилась всего в нескольких шагах. — Но я требую, чтобы в рабочее время ты была доступна, потому что именно это-то и есть твоя гребаная работа.
— Я в курсе своих обязанностей, спасибо, — язвительно ответила Роуз. — Единственное, что мне непонятно, почему ты считаешь, что у тебя есть право…
— Я твой босс, блять. Вот что дает мне право быть слегка раздраженным, когда ты попусту тратишь и мое, и свое время на чахлую палку, которую этот дохляк называет своим телом.
— Ты ревнуешь!
Презрительно фыркнув, Малкольм покачал головой.
— Роуз, у меня нет ни оснований для ревности, ни прав на тебя. Ты можешь спать с кем угодно и когда угодно, только не в рабочее время.
Когда губы Роуз, дрожащие так мелко, что этого почти незаметно (но он заметил), приоткрылись, Малкольм ненавидел себя, ее и всю эту идиотскую ситуацию.
— Все это было только? .. — спросила Роуз, как только к ней вернулось некое подобие голоса.
Нет.
— Конечно, — ответил Малкольм, выгнув бровь. — Только секс. Хороший секс, даже великолепный, но все-таки… просто секс. Ясно?
— Ты покупал мне конфеты.
Обида и замешательство, исходящие от Роуз, буквально наэлектризовали комнату. Внутренний голос твердил Малкольму остановиться, взять себя в руки, но у него не было на это сил. Не сейчас.
— Ты же играла в неприступность, — пожал он плечами. — Вот я и подумал, что это поможет тебя умаслить. Как видишь, сработало.
Ее рот немо открылся и закрылся несколько раз, прежде чем Роуз выплюнула:
— Больной ублюдок.
— У меня нет времени на твои истерики, — пробубнил он, притягивая к себе стопку документов.
— Да как ты смеешь!
— Вот видишь! — взорвался
— Ты… Ты бездушен и не приспособлен ни к чему, кроме своего блэкбери и офиса. Ты не можешь даже слова сказать, не превратив его в оскорбление! — выпалила Роуз и, переведя дыхание, опустив глаза в пол, подняла взгляд на Малкольма и добавила: — Мне ничего не нужно. Не от тебя.
— Ты все еще на работе, — едко проговорил он, оперевшись о столешницу, когда Роуз сделала шаг к двери.
— Ты просто кусок дерьма.
— Никогда не утверждал обратного, — ответил он с убийственными хладнокровием и честностью, пытаясь отмахнуться от той части себя, что отчаянно силилась призывать его к рассудку и уберечь от саморазрушения. Но он не мог не спросить: — Опять все усложняешь, да?
Замерев на мгновение, Роуз обернулась и подошла к нему вплотную, сверкая глазами:
— Не смей. Не смей даже думать, будто знаешь хоть что-нибудь об этом. Ты не имеешь ни малейшего понятия ни обо мне, ни о людях, ни о сложностях. Потому что ты ничто. Ты иллюзия, оболочка. Для тебя нет ничего важного и реального, но и ты ни для кого не важен и не реален. Не знаю, почему я пыталась притворяться, будто это не так.
Единственное, что ему хотелось — бросить папку на пол, пересечь комнату и, взяв Роуз за руки, целовать ее пальцы, пока она не простит его. Но так не бывает. Она его ПА, и все это не больше, чем развлечение.
Тогда почему же она выглядит такой разбитой?
И почему у него самого такое чувство, будто он напоролся шеей на ржавый прут?
— Иди пообедай, — быстро произнес Малкольм, — и приведи себя в порядок. У нас еще полно работы.
Качнув головой, Роуз болезненно усмехнулась:
— Катись в ад, Такер, — и вышла вон, хлопнув дверью.
— Уже в аду, — пробормотал он, оставшись в пустынном кабинете.
Нервно проведя ладонями по лицу, он толкнул стол, с которого слетело несколько листов. Долго он, недвижный, рассматривал столешницу. Потом схватил пресс-папье и с яростью швырнул в пространство. С грохотом угодив в стену, моментально покрывшуюся паутиной трещин, пресс-папье рухнуло на пол. Малкольм смежил веки и сглотнул.
Сделал глубокий вдох. А когда распахнул глаза, снова оказался Малкольмом Х Такером, Малкольмом Хреновым Такером, готовым контролировать и оборачивать в свою пользу любую возникшую ситуацию.
И упаси Бог какого-нибудь засранца еще хоть раз пересечь черту.
*
Не дай мне отказаться от тебя. И, пожалуйста… не бросай меня.
Обхватив саму себя руками, Роуз сидела на капитанском кресле и плакала навзрыд.
Слушай, Роуз, я даже не знаю, кем стану. Он может быть отвратительным, ужасным человеком.