In the Deep
Шрифт:
И после этого всего он еще сейчас моей задницей полюбовался. Где, спрашивается, справедливость?
Накатывал адреналин, в мыслях прорезались зубы истерики, и мне стоило огромных усилий держать себя на строгом поводке: поводок трещал и вырывался. В таком настрое я сбегу даже от ударного катера, и это великолепно, это здорово, и да начнется бой за жизнь. Я уже слышала вой толпы — хотя его и не будет в «Кубе». На многих варварских планетах чужаков бросают хищникам, но здесь планета прогрессивная, продвинутая, поэтому ресурсы
Только вот обормот все портит. Мне даже жаль будет оставлять его. Жаль бросать странную аферу, жаль не узнать, что там за информация была, за что умираем, так сказать.
Да, жаль.
— Ну как, не передумал? — спросила я.
— Нет, — сказал Синдзи.
Свет, который вот-вот станет приближаться, свет, из которого никто уже не вернется. Как иронично: свет в конце туннеля, и такой беспросветный мрак в мозгах у этого обормота.
— Неправильный выбор, Синдзи.
— Мы должны победить, Аска! Это единственный путь…
Я уже слышала гудение голосов, вой толпы, и оставалось слишком мало времени. Ну что же, ты не оставляешь мне шансов, мой капитан. Я слишком хочу выжить.
Церемониальная одежда — это всего лишь ткань. Я сложила за спиной пальцы: безымянный крюком и словно бы в ладонь, мизинец подогнуть, а остальные, как учили, — «артритным скрутом».
Прости, Синдзи, ничего личного.
Он натянул на себя верхнюю рубашку, «рясу Обреченного», обернулся, и я всадила ему скрученные пальцы в грудь. Черт, хорошо тебе, ты даже ничего не чувствуешь, а вот мои пальчики…
— Что ты…
Он еще ничего не понимает. Еще бы. Когда «печать Инквизитора» останавливает сердце, это доходит далеко не сразу.
— Нам двоим не победить, понимаешь?
Он дышит, дышит тяжело. Я его только что убила, и он наконец все понял.
— Н-нет…
Да. Еще как — да.
Еще целый час судороги сосудов будут гнать кровь по телу — слабо, но гнать, мозгу хватит. «Печать Инквизитора» — это такая пытка. Разум, привычный к биению сердца, трещит и теряет волю, ему очень плохо без простейшего метронома. Мне плевать сейчас на этот глупый непонятный разум, главное, что его сердце не бьется, и сейчас, что бы ни сидело у него в нутре, оно послало крик о помощи.
Крик, который услышит маленький запорный механизм на небольшой, в сущности, крио-камере.
— Т-ты…
Дверь распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.
— Ты что творишь, сука?!
Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.
— Как он?
— Дышит вроде!
«С… Суки, не смейте проверять пульс…» Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.
— Какого черта?
— Он… XXххр… Пялился на меня…
Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком
— Пялился? Да ты что?!
В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили.
Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.
— Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.
— Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!
— Никаких следов, понял?!
Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.
— Да поднимайте уже, их там заждались! — крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло. Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым взодохом кто-то протягивал это все сквозь меня.
Скрежет подъемника, лампы мигают, Синдзи сипло дышит, а я лежу — и мне весело.
Подъем лифта — это целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут разговоров о том, как бы они меня отодрали, как бы мне было весело, как они служили на L218, и вот там… Под конец мне вкололи стимулятор.
— Дерьмо, а парень что-то слаб. Эй ты!
Я смотрю на светильник, боль уходит, и больше бить меня не станут, а время потянуть стоит.
— Ну-ка, вставай, сука!
Меня подтащили к Синдзи и приставили вплотную.
— Давай, хватай его. Смотри, чтобы он не упал, ясно?
— Запомни, сука, если казнь отложат, нам хана, но ты попадешь к нам!
Как сказал, а. В этом месте я должна обделаться.
— Я с вами тоже поиграла бы, мальчики, — просипела я, хватая Синдзи за плечи.
Он уже вспотел, и теперь мерз, и это плохо, я, значит, чего-то не учла. Меня еще раз ткнули шокером — в треть импульса, для острастки, и ворота начали открываться под сиреневое небо Х67.
Сколько? Двадцать три минуты примерно.
Я сделала шаг. Думать о том, сколько еще осталось, не хотелось. Ставки сделаны, бежать по-другому я уже не могу. Рулетка крутится, часики мигают, и все фишки на… Скажем так, на зеро.
Зеро. Рей. Хах…
Свой путь к «Кубу» я начала с широченной улыбки.
Почти двести пятьдесят метров до огромного черного куба, верх которого сходит на нет, растворяясь в эфире. Эту гадость надо строить под открытым небом, подальше от всего важного, потому что там — обломок наших космических путей, изнанка, а изнанка — она такая, что лучше быть готовым убежать. Разряды, опять же.
Аллея Обреченных огорожена сетчатым забором, над ней парят видеокамеры, над камерами — сиреневое небо и рыжеватый взгляд солнца. Сегодня безоблачно, в воздухе многовато углекислоты, душно и парко, и так хочется зевнуть.