Иначе — смерть!
Шрифт:
— Правда? Какую связь?
— В ее записной книжке есть телефон Вороновых.
— А вы помните, что листок оттуда валялся под столом на даче… со следами порошка?
— Мы-то все помним. Да, почерк у преступника один, будем надеяться — ее почерк.
— А телефон она сама записала?
— Собственноручно. «Александр Александрович» — и номер. В отличие от вас она даже знала его отчество.
— Господи, как все запутано в этой жизни!
— Сами запутываете, а нам вот приходится… Но просвет наметился. Серьезный просвет. Да, насчет Туркина: учились на одном курсе, но в разных группах. Могли друг друга знать, могли не
— А запись в книжке как-то зашифрована?
— С чего вы взяли?
— Ну, просто… Вы сразу не нашли.
— Наш сотрудник изучал книжку по порядку, от «А» до «Я». Запись сделана на букву «Э».
— «Э»?
— Уж не знаю, для какой конспирации это понадобилось, но факт.
— Воронов, Александр, Алик, Саша… почему на «Э»?
— А, может, писала второпях… На какой страничке открыла — это не суть важно. Важно, что связь была, причем тайная. Мы проверили ее окружение. Последний год она была якобы одинока. Чувствуется стиль вашего любовника, подпольный, так сказать. В НИИ о его похождениях как будто никто не догадывался.
— Вадиму показалось, что у нее кто-то появился. Мне, пожалуй, тоже.
— Эту линию мы изучаем. Проверили, кстати, вашего друга: с десятого по пятнадцатое он действительно был на конференции в Питере. Студницкая познакомилась с Алексеем Палицыным на той вечеринке?
— Вроде бы да.
— Вот вам и повод для самоубийства: он говорит ей, что видел, как она поехала вслед за Глебом.
— Значит, вы остановились на той первоначальной версии.
— В принципе — да. Но пока остаются неясности: ваша роль в этой истории, кружение Палицына по поселку в момент смерти, ключи и цианистый калий. Ну, слепок она имела возможность сделать, а яд — позаимствовать у вас, как теперь выяснилось.
— Я думала, но не представляю… о нем никто не знал.
— Не уверен. Вы могли проболтаться.
— Я сама не подозревала!
— В этом я тем более не уверен.
Катя вдруг осознала его взгляд — пристальный прищур темно-серых глаз, в которых, образно говоря, блистала сталь. Эта сталь закалялась десятилетиями — и могла обнажиться. Обрушиться на нее, против нее. На миг обнажился, обрушился тот ирреальный ночной мир. «Вы — вдова!» — шепнул назойливый, с тою же родственной стальной нотой голос; зазвучал небесный Моцарт, в данном контексте сочетающийся с Сальери (где таинственный исторический маньяк хранил отраву?); блоковская аптека с Клеопатрой напомнила о символических «Розе и Кресте», об алых розах на могиле у подножия — «Никоим образом не пуста», — под которым тайна мертвых. Но у него нет доказательств моей вины… Я сама найду доказательства!
— И молите Бога, — многозначительно предупредил следователь на прощание, — чтоб я окончательно остановился на той первоначальной версии.
— И в третий раз закроете дело?
— Преступления мертвых не в моей компетенции.
— В этом деле действует кто-то «живее всех живых».
— Если так — тем хуже для вас.
Вернувшись домой — под впечатлением того мгновенного неясного промелька — она дважды перечитала Пушкина, но так и не обнаружила, где — вечно наготове — знаменитый отравитель носил с собою яд.
Она лежала на диване, бесцельно глядя в окно, — в этом ракурсе в сиреневых сумерках видна была крыша дома напротив — и старалась понять, откуда идет ощущение опасности, где скрыт ее источник. «Во мне самой? Нет, не «нервы»… а нечто вполне реальное,
Допустим, с большой натяжкой, что Агния нашла в аптечке и отсыпала порошок, но как она могла украсть ключи? Сказано же тебе: вероятно, слепок… там, в «жутком месте» возле трупа она возилась с ключами… Господи, не верится! Но проникнуть в больницу… самый строгий режим, и девочку пропустили без формальностей только потому, что свидание было обговорено за сутки… Что-то задело меня в нашем разговоре с нею, какая-то фраза. Их последнее столкновение на кладбище — тайна мертвых… нет, это уже не новость, над этой «тайной» я бьюсь уже почти две недели. Глеб следил за отцом… фотография выпускников… больная ждала в саду… нет, не то. Она учится в педагогическом… стоп! Горячо!»
В эту горячую минутку зазвонил телефон. Она вздрогнула, поспешила зажечь свет, взять трубку, чтоб рассказать другу о подозрениях следователя, облегчить душу… Одновременно вспыхнул свет в окне над аптечной вывеской. Алексей, без бинокля, весь на виду. Они в упор глядели друг на друга, страх словно вырвался наружу и обжег. Свет напротив погас, и через короткое время увидела она, как он в наброшенной на могучие плечи «афганке» переходит улицу.
— Попозже вечером? — рассеянно переспросила Катя. — Буду ждать, — положила трубку, бросилась на кухню; двор был пуст. Значит, он уже поднимается, один пролет, второй… Она распахнула входную дверь, синхронно повторилась недавняя сцена: Ксения Дмитриевна с аккуратным мусорным пакетом; мельком улыбнулась, деликатно посторонилась на лестнице, по которой медленно всходил он. «А хорошо, что она нас видела! — подумалось с мимолетной благодарностью. — Они меня охраняют».
Алексей поклонился как-то «по-гвардейски», на секунду уронив голову на грудь.
— К вам можно?
— Пожалуйста.
И уже в прихожей бросил небрежно:
— Терпеть не могу этих тайных соглядатаев!
— Вот как? — уточнила Катя так же небрежно. С этим человеком она впадала в неестественный тон, словно вступала в поединок. — У вас есть что скрывать?
— У каждого есть.
— Ксению Дмитриевну вы напрасно подозреваете в шпионаже, она…
— Да Бог с ней! Не о ней я пришел говорить.
— А о чем?
— О вас.
Он сел в свой угол дивана, взял вишневый томик, раскрыл на сцене отравления, вгляделся.
— Сальери действительно отравил Моцарта?
— Я верю Пушкину, — Катя помолчала, потом спросила просто, отбросив вымученный задор: — Алексей Кириллович, вы меня знали до третьего сентября?
— Знал, — ответил он не глядя.
— И давно?
— С весны.
— Откуда, вы меня знали?
— Просто видел.
— В окне? — Катя почувствовала, что краснеет.
— И в окне.
— У вас есть бинокль?
— Бинокль? — Он вдруг рассмеялся, ярко блеснули белые зубы («Плотоядно!»). — Да у меня стопроцентное зрение.
— Вы воевали?
— Приходилось.
— А почему вы живете один?
— Я один и есть. Жена ушла давно, в молодости. К другому. Обо мне неинтересно, Екатерина Павловна. Вот вы…
— Нет, интересно. Почему она ушла?
— Ну, я ушел. Неважно. Было предательство — не мое, — констатировал он спокойно, но в глазах отразился некий мрачный огонек. — Ищете сексуального маньяка? Не там ищете. Все обыкновенно, даже банально.