Иначе жить не стоит. Часть третья

Кетлинская Вера Казимировна

Он обошел строительную площадку. Спокойный, руки в карманах, рабочий ватник нараспашку, шапка набекрень. Покурил с проходчиками и ответил на вопросы, когда же будет жилье. Подоспел к приемке кирпича, проверил накладные, уговорил шофера сделать еще один рейс. Прошел к буровой вышке — там еще не пошабашили, вынимали последний керн. Леля Наумова похлопала по нему ладонью:

— Хорош уголек, Павел Кириллович!

На верхней площадке Никита густо смазывал резьбу на штангах. Свесив чубатую голову,

закричал:

— Что, начальник, растет хозяйство? Ноги собьешь, пока обегаешь!

— Ничего, у меня ноги молодые, за сутки обойду.

Буровой мастер Карпенко, уже седоусый, но такой подвижный и бойкий, что стариком его никто не считал, подскочил жаловаться: того не подвезли, этого не обеспечили, а насчет жилья последний раз предупреждаю: мои ребята в город мотаться не могут, производительность страдает, а в вашем дворце ночевать — тем более производительности не жди, потому байки да песни, хиханьки да хаханьки, какой уж сон!

— Если три вечера ты сам воздержишься от баек, обещаю: дадим жилье вне очереди, — пряча улыбку, пообещал Палька.

— Три вечера? Да хоть десять! Нужны они мне, те байки, как вороне градусник. Я ж для ребят, потому С одного боку жарко, с другого — пробирает, без разговору никак нельзя.

Палька зубоскалил с ним как ни в чем не бывало. И все время чувствовал, что у него это хорошо получается.

Землекопы уже пошабашили и сидели на бревнах тесным кружком, голова к голове, что-то рассматривая. Палька подошел.

— Глядите, вон она, та Гвадалахара, — с сильным придыханием на «г» объяснял молодой землекоп. — Прикрывает Мадрид с востока, чуете?

— Цельный механизированный корпус вдребезги! — радовался другой парень. — Итальянских фашистов! На машинах! С пушками! Ка-ак дали им по шапке, у Муссолини аж голова заболела.

— А ну, покажь, покажь сюда, где она, та Гва-да-ла-хара.

Маленькая карта Испании была испещрена карандашными стрелками и точками и уже обтрепана по краям: наверно, каждый день переходит из рук в руки.

— Сидайте с нами, Павел Кириллович, — сказал парень, только что говоривший о Муссолини. — И скажите хоть вы, почему у нас добровольцев в Испанию не записывают? Разве ж то справедливо? Говорят: молоды, военной специальности нету, сидите пока дома… А разве я не научился бы?!

Кровь прихлынула к лицу. Сколько раз он сам думал об этом! Думал отчаянно, с тоской: пустили бы в Испанию — там он показал бы, можно ли ему доверять! Но он не смел и заикнуться об этом. Ему сказали бы: «Уладьте сперва партийные дела. Сами понимаете, на помощь испанцам могут поехать только люди безупречные, надежные…» Ненадежный! Даже в бой, даже на смерть не подходишь…

От этой муки некуда было деться. Но землекопам он объяснил — толково, убедительно. Строительство социализма

в СССР — тоже борьба с фашизмом, сильнейшая и решающая помощь рабочему классу всего мира…

— То понятно, — вздохнул парень, — а все ж таки… хоть разок пальнуть бы по всей фашистской сволочи!

— Еще пальнешь.

Когда он вернулся к бараку, оттуда вышел Маркуша. Официальным тоном, как всегда в последнее время, доложил, что на сегодня работы кончены и он уезжает домой.

Работники стройки редко ездили в город: хоть и недалеко, а времени на поездки уходит много. В бараке соорудили нары в два яруса, кое-как умещались. По вечерам вокруг печурки возникал своеобразный «клуб»: тут и дела обсуждали, и пели, и газеты читали, и развлекались кто во что горазд. Только Маркуша никогда не оставался ночевать.

— Оставайся, Серега, — сказал Палька, пробиваясь через явную отчужденность приятеля. — Я сегодня один. Две койки свободны.

— Спасибо, не стоит. Всего хорошего!

Маркуша поклонился и быстро зашагал к полустанку, что посверкивал вдали первыми вечерними огнями.

Палька проводил его недоброжелательным взглядом. Ну что разыгрывает служаку: «Спасибо, всего хорошего!» Говорит с нами на вы, как с чужими. А меня явно избегает. Струсил, что ли?

Маркуша удалялся, выбирая, куда ставить ноги в разношенных и, наверно, уже промокших сапогах. Воротник пальто поднят, плечи скошены — одно выше другого. На мокрой равнине, кое-где побеленной снегом, он выглядел маленьким и очень одиноким.

«Да ведь он отстранился ради нас! Ради меня!»

Догадка хлестнула его, будто плетью. Ради меня же! Маркуша несет на себе проклятье той чудовищной формулировки. У него не хватило сил отказаться от хорошо оплачиваемой работы: жена, ребенок, залез в долги… Но когда исключили Светова, он понял, что товарищеская поддержка может обернуться для Пальки дополнительным обвинением…

Смеркалось. Ощутимее стал ветер. Площадка опустела, только Сигизмунд Антипович по-прежнему измочаливал чурку, тюкая вкривь и вкось.

— А ну, давайте топор!

Палька колол по-плотницки — придерживая чурку одной рукой. Толстые чурки распадались на одинаковые полешки, дерево звенело и потрескивало. Было приятно, и почему-то подступали слезы.

Жена бухгалтера выскочила из барака, накинув на плечи шубейку. Она была моложе своего Сигизмунда Антиповича, но старалась выглядеть совсем молодой, красилась, завивала кудерьки и невыносимо жеманничала. Появилась эта пара бог весть откуда; знал ли бухгалтер свое бухгалтерское дело, проверить было некому, но о цирке оба супруга говорили с осведомленностью и увлечением. Липатов уверял, что в бухгалтере всё — от Антиповича, только жена — от Сигизмунда.