Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии
Шрифт:
Ребенок трех лет не осознаёт рядом никаких индивидуальностей, он один теперь индивидуальность. Устоявшее мнение, будто «я» – «индивидуальное сознание», появляется у ребенка через ощущение себя одним среди прочих подобных «я» («индивидуальных сознаний»), вероятно, не совсем точно отражает реальное положение дел. Анализ процесса формирования личности, если мы помещаем точку обзора в самого ребенка, доказывает это со всей очевидностью. С.Л. Франк приводит следующий, также, на наш взгляд, немаловажный, аргумент: «Тот факт, что я вообще наталкиваюсь на некое “ты”, что на меня направлен взор “другого существа”, что я стою перед наличием вообще какой-то “чужой души”, какого-то “чужого сознания”, – этот факт дан мне, очевидно, гораздо более первичным и непосредственным
Не-индивидуальность, как известно, не имеет прав, в собственной же индивидуальности ребенку не приходится сомневаться. Потому «кризис трех лет» – это претензии на пост «императора», только император (индивидуальность) «имеет право». Он требует удовлетворить свои прихоти, прихоти императора. «Другой» теперь – соперник, «другой» вызывает сопротивление, не выполняя требования «я». «Я» рождается в противопоставлении: я и они. Появляются транзиторно-формальные роли – ребенок начинает врать, капризничать, преследуя таким образом свои цели. Взрослые, как правило, не ослабляют в такой ситуации свое давление, а, напротив, только его наращивают, а потому ребенок получает дополнительные оплеухи и лишается удовольствий. Постепенно он начинает сознавать, что «им» – взрослым – подвластно все. Они пользуются «правом силы» – телевизор, сладкое, подарки, дневной сон и прочее. Постепенно воспитывающие лица занимают место «богов» – только «боги» выше «императора», только «богам» он может подчиняться. Все это, параллельно, расширяет и наполняет индивидуальную реальность ребенка.
Опять же пропуская все не относящееся к делу, переходим к очередной трагедии – к крушению идеалов, авторитетов, «богов» детства. Рано или поздно ребенок вдруг осознаёт, что его папа – не самый большой и сильный, а мама – не самая красивая и главная. Боги низвержены… Но кто теперь, в таком случае, он – сам ребенок?… Он больше не император… Признавая падение богов и кумиров, он подписывает и «отречение от престола». Возникает своего рода раздвоенность личности: все то же глубокое ощущение собственной индивидуальности, исключительности, с одной стороны, а с другой – масса ролей, которые ребенок должен играть наравне со всеми.
Этот раскол пролегает между сущностным «я» и индивидуальной реальностью ребенка. Последняя подчинена законам логики, а все, как кажется, свидетельствует о том, что наш герой – «такой же, как и все остальные», и нет в нем ничего особенного. Но сущностное «я» ребенка говорит об обратном. Причем оба образования – и сущностное «я», и индивидуальная реальность – в каком-то смысле претендуют на то, чтобы быть «я» человека: и индивидуальная реальность, содержащая в себе я-отождествленные роли, может быть «личным я», и то сущностное «я», являющееся, по сути, центром личности, которое продолжает сохраняться в неком переживании, тоже имеет все права на этот статус подлинного «личного я». Но если для первого «я» есть все необходимые основания – сама жизнь ребенка, окружающий его мир, социальная практика, в которую он включен благодаря я-отождествленным ролям, им основание, то второе основано лишь на некой его вере, на некой внутренней, ничем не подкрепленной убежденности.
Логика воспитания ребенка, где число его «начальников» растет с каждым годом (воспитатели в детском саду, учителя начальных классов, учителя по предметам), не оставляет этому второму – сущностному «я» (чувству собственной глубокой индивидуальности) – никакого места и основания. Сформированная личность теряет чувство собственной раздвоенности, поскольку к этому времени почти полностью пропадает ощущение этого своего
Пробуждение собственной индивидуальности
В психологической литературе часто используется понятие «я-идеального». Дать ему некое конкретное определение не так-то просто, но в целом можно говорить, что речь идет о желании «быть каким-то». Желание это каждому из нас понятно, появляется оно еще в детстве и представляется весьма естественным: мы хотим быть сильными, умными, талантливыми, любимыми. Чуть позже мы захотим быть красивыми, сексуальными, остроумными, сообразительными, уважаемыми. И нет ничего странного в том, что мы расстраиваемся, если эти наши желания не реализуются. И надо сказать, что все эти желания социогенной природы: мы хотим быть красивыми для кого-то, уважаемыми и любимыми кем-то.
Если же у нас не получается быть такими, как нам того хочется, то мы, по крайней мере, пытаемся такими казаться. А это уже второй виток, все дальше и дальше удаляющий нас от реальности собственного существа. И песочный замок, выстроенный нами на перекрестке собственных ожиданий и отношений к нам со стороны значимых для нас людей, поразительно крепок. Причем, мы сами всеми силами поддерживаем и укрепляем его своды. Этот «замок» – основа нашего ролевого поведения, составляющего всю систему наших формальных отношений. В каком-то смысле, мы сами и есть этот «замок».
Чтобы избавиться от этого неотступного комплекса собственных бесплодных идей, нам надо ощутить себя в общении, но не в социуме, в жизни, но не на сцене, мы должны полностью потерять ощущение кого-то, кто может подсмотреть за нами в замочную скважину, с вытекающими из подобного «конфуза» при таких обстоятельствах последствиями. Достичь этого не так-то просто, поскольку, по большому счету, мы не чувствуем чуждости, навязнанности нам этих представлений. Мы искренне уверены в том, что это мы сами хотим быть такими, какими мы хотим быть, не понимая при этом, что мы хотим быть такими только потому, что кому-то другому – значимым для нас людям – хотелось или хочется видеть нас такими. То есть, мы сами не тяготеем к своему «идеальному я», мы принуждаемы к тому, чтобы хотеть этого.
Если соответствовать «идеальному я» – это единственный способ снискать желаемую благосклонность, то мы пытаемся соответствовать своему «идеальному я», но в данном случае желаемым для нас является не само это наше «идеальное я», а искомая благосклонность, что, разумеется, совсем не одно и то же. Иными словами, «идеальное я» – это не мое собственное желание быть каким-то, это то, каким, как мне кажется, меня хотят видеть другие. Это не самоцель, а средство, с помощью которого я ищу те или иные симпатии окружающих.
Именно этот парадокс «идеального я» является причиной того, что развитие личности (особенно если это происходит вне психотерапевтического сопровождения) начинается с некого необычного ощущения себя. Развитие личности, по сути, манифестирует этим необычным ощущением: происходит крушение или деформация «идеального я», вызванное, пусть и не всегда осознанным должным образом, «разоблачением» его природы. В условиях же психотерапевтического сопровождения процесса развития личности, начало этого процесса связано с другим чувством. Поскольку психотерапевт принимает своего пациента (клиента) таким, каков он есть, то есть необходимость «быть идеальным» для человека отпадает, сама эта необходимость «быть идеальным» дискредитируется. Пациент (клиент) понимает, что, на самом деле, для того, чтобы тебя приняли, нет необходимости «быть каким-то», достаточно просто быть. Это эффект, вызванный присутствием принимающего другого, влечет за собой потенциальную смену приоритетов: психотерапевта интересует не то, что интересует других, не внешняя сторона дела, не «кажимость», его интересует то же, что и самого пациента (клиента), – он сам.