Инфракрасные откровения Рены Гринблат
Шрифт:
Увы, — вздыхает Субра, — после вашего расставания ты почти забыла африканский ритм.
La nonna[167]
— Чему я обязана счастьем слышать тебя, Алиун?
— Доброму ветру пассату!
Рена вспоминает, как они бродили вечером по цветочным садам отеля «Вилла Кастель» на острове Горе[168], как ласкали друг друга под дивно свежим атлантическим ветром.
— У меня потрясающая новость, Рена. Хорошая новость!
— Какая, Алиун?
— Мы станем бабушкой и дедушкой!
Рена
— Ау, Рена, ты где? Жасмин беременна.
Вес у нее небольшой, но ноги внезапно отказывают, и она без сил опускается на кожаный диван того же пурпурно-фиолетового цвета, что и холмы Тосканы.
«В детстве Туссен обожал играть в ванне во время купания, и, чтобы выманить его, я стелила на пол желтое махровое полотенце и говорила: “А сейчас великий землепроходец должен срочно приземлиться в пустыне!” Он протягивал ко мне ручки, я подхватывала его, поднимала, стряхивала капли воды, ставила на ножки и начинала вытирать… Сколько раз мы разыгрывали эту сценку?»
Сотни, — говорит Субра, — а потом все — конец.
«Мама бережно прикасается к крошечным причиндалам новорожденного сына — “Боже, до чего же все хрупкое!” — вытирает ему попку, меняет пеленки, позже учит, как держать пенис, чтобы не промахиваться мимо унитаза в туалете и не написать на ботинки, если облегчаешься на обочине дороги, а потом… потом конец нежным заботам.
Я не вышла замуж за Ксавье, моего прекрасного знатока искусства и коллекционера, потому что мы не пришли к согласию насчет пениса нашего будущего сына. Один из самых безобразных скандалов разразился в Лувре. Мы остановились у полотна XVII века, на котором был изображен младенец Иисус в окружении раввинов в развевающихся одеждах, один из них занес над головой руку с ножом… Через секунду мы вцепились друг другу в глотки, споря до хрипоты, стоит или нет делать обрезание ребенку.
— Нет! С варварством покончено! — кричала я.
— Да! — орал в ответ Ксавье. — Для меня это символ принадлежности к еврейскому народу. Я хочу, чтобы мой сын чтил традиции и историю. Пусть другие ритуалы отошли в прошлое, за этот я буду держаться до последнего.
— И речи быть не может! — визжала я. — Обычаи меняются, нет нужды повторять их в деталях, а о некоторых не грешно и забыть! Мужчины больше не волокут женщин за волосы в свою пещеру, воины не отрубают врагам головы мечом, не приносят быков в жертву на алтаре, значит, пора перестать калечить наших малышей, и мальчиков, и девочек. Себе можешь отхватить все, что захочешь, но никто не смеет покушаться на физическую целостность моего ребенка.
— Оно и видно, что ты американка! — прошипел Ксавье, знавший, что канадцы ужасно не любят, когда их ассимилируют с южными соседями. — Тебе свойственна глупая наивность этой нации, американцам недостает культуры, глубины знаний, они плохо знают историю. Они поверхностны и вызывающе невежественны, и, если бы ты хоть чуточку больше читала, знала бы, что обрезание, в основном и главном, гигиеническая мера. По статистике, обрезанные гораздо менее уязвимы для болезней, передающихся половым путем.
Ксавье помолчал и вдруг рявкнул в полный голос (к нам кинулись шестеро темнокожих охранников!):
— До чего же ты убогая, мать твою!
— Сам такой! — прошипела я. — До недавнего
Нет, у нас ничего бы не вышло…
Через несколько лет у меня случился еще один спор на ту же тему, на сей раз с Алиуном:
— Африканец любого вероисповедания не человек, если не обрезан! — заявил он.
На сей раз у меня имелся убойный аргумент:
— Мы не можем поступить так с малышом, не подвергнув процедуре его старшего брата Туссена!»
Мать кидается на помощь сыну. Снова… — шепчет Субра.
«Верно. В два года малыш вполне справляется с пипи-кака и будет справляться сам несколько десятилетий, а потом ему может снова понадобиться помощь — как Эдмонду, мужу Керстин. Но матери рядом не окажется… Она отступает, отворачивается, освобождая ребенку пространство для роста. Потому что так нужно. (Забавно, что в борделях по всему миру развратники до сих пор заново изобретают скатологическое[169] колесо… а покорные и отчаявшиеся шлюхи пожимают плечами, закатывают глаза и за хорошую плату терпят взбрыки взрослых толстых дяденек.) Мальчик растет… и вот… и вот — это естественно… Она знает, что ее сын вырос, и, не произнося этого вслух, предполагает, что те места, которые она когда-то мыла и посыпала тальком, заросли волосами… Она предполагает, что, как и все юноши пубертатного возраста, он мастурбирует и предается фантазиям… Меняя постельное белье, она не удивляется, заметив на простыне то, что французы зовут картой Франции, китайцы — картой Китая, русские — картой России, а канадцы — картой Канады (ей неизвестно, называют ли это японцы картой Японии — слишком много вокруг островков, Аргентина, длинная, как селедка, тоже вряд ли вызывает подобную ассоциацию). Она запрещает себе даже предполагать, какие фантазии могут посещать ее сына: гомосексуальные, гетеросексуальные, зоо-, скато- или некрофильские. Желания мальчика — его личное дело, она отворачивается, держаться на расстоянии — ее священная обязанность. Со взглядами и прикосновениями родительницы к гениталиям сына, которые однажды сделают из него отца, покончено навсегда. Впрочем, иногда она с восторгом представляет, как сын — казалось бы, совсем недавно маленький человечек, укрывавшийся в ее объятиях, — оплодотворит какую-нибудь молодую женщину, и на свет народится новое поколение семьи, и другая мать пройдет ее путь. Так случается всегда и со всеми: просыпаешься утром — а дедушка стал прадедушкой, мать — бабушкой, сын — отцом».
— Рена? Ты здесь, Рена?
— Я не понимаю… Почему…
— Почему он сам не сообщил тебе?
— Да.
— Наверное, побаивается. Три дня назад он прислал мейл, ответа не получил и забеспокоился.
— Понятно… Я сейчас и правда слегка… оторвана от мира. Живу где-то в середине пятнадцатого века.
— Но о событиях в департаменте Сена-Сен-Дени все-таки слышала?
— Ты о смерти двух ребят?
— Это послужило спусковым механизмом. Молодежь на грани, в любой момент могут начаться беспорядки. Я подумал, что подобные сюжеты всегда снимаешь ты.
— Так и есть, Алиун, но я не вездесуща!
— Эй, не злись!
— Извини. Я вернусь через три дня и наверстаю, не сомневайся.
— Я никогда в тебе не сомневался, Рена.
— Скажи Туссену, что… что я…
— Конечно скажу и передам твои поздравления. Удачного окончания отпуска.
Гайя ждет ее на кухне, она в фартуке, на губах улыбка:
— Хорошо спали?
Да, она хорошо спала, хотя проснулась в изменившемся мире.
Гайя наливает Рене кофе и объясняет, где какое варенье.