Инклюзиция
Шрифт:
– Я даже не могу поверить, что мы вот так сидим здесь и разговариваем, – вдруг сказал Данила, нарушая тишину. – Ты всегда казалась мне такой надменной и недосягаемой.
Мила улыбнулась, и её взгляд смягчился.
– А ты всегда казался тихим и напуганным, – спокойно ответила она.
Данила приподнял бровь, улыбнувшись.
– Я мало знаю о тебе. Теперь твоя очередь рассказывать.
Мила замолчала, уставившись в потолок. В её глазах появилась задумчивость, смешанная с чем—то неуловимым. Чем—то, что Данила не мог сразу понять. Наконец, она
– Знаешь, Даня, когда смотришь на человека, видишь только то, что он хочет показать. А то, что внутри, остаётся скрытым. Я всегда пыталась быть сильной. Нет, не так. Я всегда пыталась казаться сильной.
Она приподнялась на локте и посмотрела на него. Её голос стал ровным, почти отстранённым.
– Я выросла в семье, где не было места для слабости. Мама – успешный юрист, всегда строгая, всегда собранная. Отец – военный, который почти всё время пропадал на службе. Я едва его видела – разве что на праздники или несколько дней между командировками. У меня был старший брат, Артём. Он… он был идеальным для них. Всегда первый, всегда лучший. А я всегда была в его тени.
Мила грустно улыбнулась, её голос слегка дрогнул.
– Когда я была маленькой, это не казалось важным. Но чем старше я становилась, тем сильнее это меня угнетало. Мама постоянно сравнивала меня с ним. «Посмотри, как старается Артём. А ты?» или «Почему ты не можешь быть такой же собранной, как он?» Эти слова… они будто укоренились во мне. Я начала видеть себя неудачницей. Лишней.
Данила затаил дыхание, не ожидая услышать подобное от неё – от человека, который всегда казался ему уверенным и неприступным.
– Когда Артём умер… – её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. – Всё стало ещё хуже. Он погиб в аварии, когда я была в десятом классе. Помню, как мама смотрела на меня, словно говоря: «Теперь твоя очередь быть идеальной». А я… я не смогла.
Она откинулась назад, прислонившись к стене. Её взгляд стал пустым, словно она явственно видела тот момент из прошлого.
– Я не была умнее всех, не была сильнее, не была лучше. Но я поняла, что могу хотя бы притворяться. Если ты выглядишь уверенной, люди боятся тронуть тебя. Если ты нападаешь первой, они не успевают заметить, какая ты на самом деле слабая.
Она повернулась к Даниле. Её глаза были напряжёнными, но в них читалось что—то похожее на мольбу.
– Вот почему я была такой с тобой. Ты всегда казался мне… слабым. Тихим. Таким, какой я боялась быть сама. Я видела в тебе то, что ненавидела в себе. И я… я ненавидела тебя за это.
Она замолчала, задышала неровно на некоторое время, но вскоре снова овладела собой и продолжила:
– Я думала, если я буду нападать на тебя, смотреть на тебя свысока, то смогу забыть свои собственные страхи. Это помогало. На время.
Данила не сразу ответил. Он видел, как её лицо снова напряглось, словно она пыталась вернуть свою привычную маску.
– А сейчас? – мягко спросил он.
Мила задумалась, и её взгляд начал блуждать.
– А сейчас я вижу, что ошибалась.
Она подняла глаза на него, и впервые в них не было ни высокомерия, ни презрения. Только уязвимость и слабый отблеск зарождавшегося уважения.
– Вот всё, что я могу сказать, – закончила она, отворачиваясь. – Теперь ты знаешь. Я не та, кем ты меня считал. Я просто… боюсь, как и ты. Как все.
Данила протянул руку и мягко коснулся её щеки. Интимность этого момента повисла в воздухе, их дыхание смешивалось в тесном пространстве подвала.
– Мы не так уж и различаемся, ты и я, – сказал он низким и хриплым голосом.
Тишина растянулась до бесконечности, нарушаемая лишь отдалённым гулом холодильника.
Мила слегка повернула голову, её глаза как будто впервые встретились с его взглядом. В них загорелся отблеск, сырой и первобытный голод, который пронзил Данилу, словно током. Он никогда не видел её такой – уязвимой и открытой. Это было опьяняюще.
– Данила, – прошептала она, и в этот момент её голос звучал как зов, наполненный желанием.
Он наклонился, и их губы мягко соприкоснулись. Сначала это был нежный, неуверенный поцелуй, скорее вопрос, чем требование. Мила ответила, её губы раскрылись, позволяя ему углубить поцелуй. её руки легли ему на грудь, упираясь пальцами, словно она пыталась запомнить каждый изгиб и линию его тела.
Она притянулась к нему еще теснее, её груди прижались к нему. Соски затвердели, уперлись в преступно тугой и совершенно не нужный теперь лифчик. Руки Данилы блуждали по её телу, а его прикосновения были изучающими и голодными. Когда он обхватил её грудь, ощущая её тяжесть в своей ладони, Мила ахнула. С её губ сорвался тихий стон, когда она выгнулась навстречу его прикосновению.
– Мила, – выдохнул Данила хриплым от желания голосом. – Я так долго хотел этого.
Она слегка отстранилась, и её глаза потемнели от вожделения. Потянувшись к подолу своей рубашки, она одним быстрым движением стянула её через голову, обнажив черный кружевной лифчик.
У Данилы перехватило дыхание, когда он увидел её. Он протянул руку, его пальцы скользнули по кружевному краю её лифчика, его прикосновение было легким и дразнящим. У Милы перехватило дыхание. Она выгнулась навстречу его прикосновению, полная безумной страсти.
– Еще, – потребовала она громким шепотом.
Руки Данилы потянулись к застежке её лифчика, его пальцы нащупали изящные крючки. Наконец ткань соскользнула, обнажив её полные, тяжелые груди.
У Данилы перехватило дыхание, но он старался не подавать вида. Он никогда не видел ничего более прекрасного, такого уязвимого, такого совершенно несовершенного.
– Ты такая красивая, Мила, – прошептал он едва слышно, дрожащим от возбуждения голосом
Она улыбнулась легкой, застенчивой улыбкой, которая противоречила уверенности, которую она всегда демонстрировала миру.