Инквизитор. Охота на дьявола
Шрифт:
— Похоже, дьявол и в самом деле вышиб из тебя все мозги! Я же сказал: сторожи черта!
— Ладно уж, — пробормотал Санчо и сел прямо на пол: ноги уже не держали его.
Бартоломе едва дотащился до своей кровати и, не раздеваясь, упал на постель. Ему казалось, что он не в силах даже пошевелиться, словно огромная, тяжелая каменная плита придавила его к кровати. Даже для того, чтобы двинуть рукой или повернуть голову, казалось, ему потребуются громадные, нечеловеческие усилия.
Кровь стучала в висках, а его голова словно раскалывалась на части от этих ударов. И такой же частый, неровный ритм отбивало его сердце. Он закрывал
Он слышал, как тихо скрипнула дверь его комнаты, слышал тихие, легкие шаги, слышал, как его окликнул знакомый голос, голос Долорес, он хотел отозваться, встать, пойти ей навстречу, но так и не смог.
Девушка бросилась к нему, опустилась на колени у изголовья его кровати.
— Вы живы! — воскликнула она. — Слава Богу!
Бартоломе хотел сказать, что все обошлось благополучно, что он цел и невредим, но с его губ сорвалось лишь слабое:
— Да…
— А дьявол?
— Пойман.
— Я верила в вас! Я молилась за вас! Но… что с вами? Вы ранены?
— Нет…
— Но ведь это кровь!..
Долорес была права. В полутьме кровавые пятна не были заметны на черном бархате камзола, но четко выделялись на белом кружеве манжет. Это была темная, густая кровь дьявола! И тотчас жуткая сцена вновь представилась Бартоломе. Дикий вопль раненого зверя, фонтан крови, брызнувшей из его искалеченной руки, кровавые отблески факела… А затем темные круги поплыли перед глазами Бартоломе, в ушах нарастал гул, он словно проваливался в черную, мрачную пещеру, вниз, вниз… Лишь откуда-то издалека доносился голос Долорес. Она звала его, звала… А он, как ни старался, не мог приблизиться к ней, не мог сделать ни одного движения. Ему вдруг страшно захотелось пить, но он не смог даже шевельнуть губами.
К счастью, Долорес догадалась сама. Она уже знала, что на столе в его комнате есть кубок и графин с вином.
Пока он пил, она заботливо поддерживала его голову.
После нескольких глотков ему стало чуть лучше.
И оба одновременно поняли: эта сцена была словно зеркальным отражением той, другой, когда Долорес пришла сюда в первый раз. Только теперь он нуждался в помощи, а она склонилась над ним. И даже кубок в ее руке был тем же самым.
Долорес впервые видела Бартоломе таким: больным, усталым, разбитым. Она привыкла к тому, что он всегда был сильным, властным, насмешливым. Но именно в эту минуту она вдруг со всей ясностью осознала, как дорог ей этот человек.
Ее пальцы разжались, кубок со звоном покатился на пол.
И едва замолк этот долгий, жалобный звук, как зазвенел ее голос:
— Я люблю вас, Бартоломе!
Она произнесла то, что он давно уже знал. И все равно ее признание застало его врасплох.
— Что?!
— Я люблю вас!
— Ты с ума сошла!
Она даже не рассердилась, она только грустно улыбнулась. И в третий раз повторила то же самое.
— Но я — инквизитор! Мои руки в крови! — сказал он и сам поразился тому, что сейчас его слова имели буквальный смысл. — Скольких я осудил и, скорее всего, осудил безвинно!
— А скольких вы спасли? Я уверена, вы старались смягчить приговоры, насколько это было возможно… Что было бы, если б на вашем месте оказался мерзкий-мерзкий брат Эстебан или этот страшный, злой, глухой старик?! Никому не было бы пощады!
— Но,
Долорес очень сильно любила отца, но совсем, совсем не так… Она попыталась представить себе Бартоломе на месте своего отца и невольно рассмеялась.
— Нет, — сказала она, — не годитесь!
— И, кроме того… помнишь, что сказал обо мне брат Эстебан? Он сказал правду, Долорес.
— Я знаю, — прошептала она. — Я слышала… Но ведь… мне вы тоже предлагали… И тем не менее, я уверена, вы не смогли бы поступить бесчестно!
— Значит, ты готова простить мне мое прошлое?
— Я готова стать вашим настоящим и разделить с вами будущее!
— Долорес, девочка моя, подумай хорошенько, что ты говоришь и что делаешь!.. Я… я ничем не заслужил этого… и я бы очень не хотел принести тебе новые страдания!
— Не заслужил? — рассмеялась она. — Но разве любовь нужно заслужить?! Я любила бы вас, даже если бы вы не вызволили меня из тюрьмы трибунала, если бы не защищали меня от пьяных матросов, если б на свете не существовало никакого дьявола и вам не пришлось бы рисковать жизнью! Я все равно любила бы вас! Любила бы, если б ничего этого не было! И я люблю вас вовсе не за то, что вы все это сделали, а просто за то, что вы есть на белом свете, и люблю вас таким, какой вы есть! Неужели вы этого не понимаете?!
Он понимал. Он только изо всех сил пытался постичь, что принесет этой девочке больше бед: если он примет ее любовь или если откажется от нее? И также понимал, что уже не в силах от нее отказаться…
— Долорес! — прошептал он. — Нет, это не ты, это я сошел с ума, потому что я готов во все в это поверить!
Он слегка приподнялся на локтях, но чувствовал себя еще слишком слабым, чтобы побороть головокружение и встать.
— Боюсь, сегодня я не в состоянии отвести тебя домой, и тебе придется ночевать под моим кровом.
— Неужели вы думаете, что сейчас я могу вас оставить?!
— Но что подумают люди, если узнают, где ты провела ночь?!
— Возможно, они будут правы, — улыбнулась она. — И… неужели вы хотите, чтобы я ушла?
— Нет, — ответил он. — Не хочу.
— Я останусь. Я останусь здесь, с вами. Вы слишком устали, постарайтесь уснуть, а я буду охранять ваш сон.
— Утром я должен уйти…
Ему оставалось на отдых часа три-четыре. На рассвете, когда он поднялся, растолкал Санчо, уснувшего прямо на полу возле кровати дьявола, Долорес спала в кресле. Она даже не слышала, как он уходил.
Ранним утром следующего дня трое монахов в черных накидках с капюшонами, какие обычно носили доминиканцы, вошли в здание святого трибунала. Тот человек, что шел в центре, высокий, широкоплечий мужчина, казалось, неважно себя чувствовал, поэтому двое других, брат Себастьян и молодой монашек, поддерживали его под руки.
Стража беспрепятственно пропустила их, узнав в одном из монахов инквизитора.
Несколько минут спустя брат Себастьян приказал привести в зал для допросов дона Фернандо де Гевару, а молодого монаха отправил куда-то с поручением. Допрос узника на этот раз длился недолго. После возвращения переодетого монахом Санчо, Бартоломе распорядился вновь отвести узника в камеру. Затем трое доминиканцев покинули трибунал. Широкоплечий монах по-прежнему шел в центре, только на этот раз он, как будто, пришел в себя и даже вел себя беспокойно, постоянно оглядываясь по сторонам.