Инквизитор. Охота на дьявола
Шрифт:
Она то испытывала странную убежденность, что с ним, таким сильным, уверенным в себе, подчиняющим себе любые обстоятельства, ничего плохого случиться просто не может, он непременно выйдет победителем, то ее сердце сжималось от страха — мучительного, тоскливого чувства, а воображение уже рисовало Бартоломе в цепких когтях дьявола. И, что ужаснее всего, она ничем не могла ему помочь, она даже не знала, где он и что с ним.
Никогда Долорес не испытывала ничего подобного. Кажется, даже в тюрьме святого трибунала она не испытывала такой тревоги.
«Что же
Поразительно, как она раньше этого не понимала! А ведь получается, что она уже давно любит его… Теперь и его, и ее собственное поведение вдруг предстало перед ней в совершенно другом свете. Ее память высвечивала наиболее яркие моменты, как вспышки молний, рассеивающие ночной мрак. Вот кошмары допросов, суровые взгляды судей и среди них лишь один доброжелательный — его. Ее готовность принести себя в жертву ради матери, ее проклятия неумолимому инквизитору — и вдруг неожиданная развязка. Вот они выпивают на двоих один кубок, точно скрепляя союз. Вот ее случайная встреча с дьяволом, словно нарочно подстроенная судьбой, чтобы у нее был повод снова встретиться с ним. Его ужас, когда она опять решилась переступить порог святейшего трибунала. Теперь она понимала — он испугался за нее. Вот ночная прогулка на бригантине и долгие разговоры, которые помогли им узнать и понять друг друга. И, наконец, прощание и ее нынешнее отчаянье.
И разве он старик? В сорок лет? Только потому, что его виски поседели, а в уголках рта залегла горькая складка? Как бы ей хотелось видеть на его лице не едкую усмешку, большей частью, скрывавшую разочарование и одиночество, а добрую, радостную улыбку! А такое возможно! Она это знала. И в ее власти было сделать другого человека счастливым! Он монах? О, сколько раз она забывала об этом, когда видела перед собой изящного, стройного кабальеро! Кажется, он и сам забывал о своем сане. Инквизитор? Человек, внушающий страх, человек, чьи дела окутаны тайной? Но если ему приходилось творить зло (кто же из нас свободен от этого?), то разве мало совершал он добра? Ведь, в конце концов, разве не ушел он, ее рыцарь, сражаться с нечистой силой?
Почему он? Почему не Алонсо, сын ювелира, тихий, застенчивый юноша? Он вздыхал, ходил по пятам, делал ей дорогие подарки. С ним ее будущее было бы обеспечено! Она забыла бы, что такое нужда! А ее бедная мама… Она так хотела, чтобы ее дочь вышла замуж за Алонсо. Но она ему отказала.
А Рамиро? Он готов был бить морду любому, кто посмел бы не только задеть, но даже косо взглянуть на Долорес. Его тяжелой руки побаивались все
И вдруг… Почему он?
Долорес вдруг поняла, что этот вопрос бессмыслен. Она любит Бартоломе совсем не потому, что он красивей, умнее или смелее других, а просто за то, что он есть на белом свете, и любит его таким, каков он есть, со всеми достоинствами и недостатками.
Что же ей делать теперь? Долорес даже некому было излить душу, не с кем посоветоваться. Она не могла довериться даже матери, даже лучшей подруге. Она знала, что они скажут. Они назовут ее чувство греховным, преступным, порочным.
«Что же мне делать? Бежать от него, скрыться, заставить замолчать свое сердце? Но почему? Почему ее любовь греховна? Почему преступна? Почему порочна?» Ее мир вдруг перевернулся, рассыпался на мелкие осколки и соединился вновь, но это был уже другой мир, где все было не так, как минуту назад, до того, как она поняла, что с ней случилось. В этом новом мире действовали другие законы, он был неподвластен обычным запретам и предписаниям.
Что было греховного в ее любви? И как любовь вообще может быть греховной? Разве не заповедовал нам любить сам Иисус Христос? Что в ее любви было преступного? Разве Долорес собиралась пойти вопреки собственной совести? Что было в ее любви порочного? Разве не было ее чувство чистым и светлым?
Ночь сгущалась за окнами. Третья ночь после их расставания. Еще одна ночь отчаянья и бессонницы.
Долорес поняла, что не выдержит этого.
Долорес решительно накинула мантилью и вышла на улицу.
Она спешила к его дому, и ей было совершенно все равно, прячутся ли в ночи ведьмы, превратившиеся в черных собак и кошек, караулят ли свою добычу ночные грабители. Она должна была узнать, что с ним! Она должна была быть с ним рядом! И никакие преграды и опасности не страшили ее! Лишь бы только он был жив!
У Бартоломе и Санчо еще хватило сил дотащить де Гевару до своего дома. Бесчувственное тело потерявшего сознание дьявола бросили на кровать в той же комнате, где когда-то провел под арестом несколько дней Антонио Диас. Только тут убийца стал подавать признаки жизни: слегка пошевелился и застонал. Но даже тяжело раненному дьяволу Бартоломе не доверял. Для большей надежности заранее приготовленными цепями он приковал де Гевару за ноги и за здоровую руку к столбам, поддерживающим полог кровати.
— Санчо, — велел Бартоломе измученному слуге, — карауль черта!
— Вы что, думаете, что он убежит?
— Дурак! Смотри, чтобы он не подох или не сделал с собой чего-нибудь.
— Ну уж, — проворчал Санчо, — если он испустит дух, я не Бог, чтобы его оживить!
— Если он придет в себя — дашь ему напиться. Если ему станет хуже — позовешь меня. Но не смей меня беспокоить по пустякам!
— Можно подумать, что устали только вы, а я в отдыхе не нуждаюсь! И нечего разыгрывать больного! Это мне, а не вам паршивый черт едва не разбил башку!