Инквизитор
Шрифт:
— Отец мой, позвольте мне задать вам еще один вопрос. — Сенешаль подался вперед. — Вы говорили об этом с отцом Пьером Жюльеном?
— Говорил.
— И что он сказал?
— А чего от него можно было бы ожидать? — фыркнул я. — Он все, конечно, отрицает!
— А он указал, что даже если этот ваш сторож действительно убил Раймона Доната, то его могли подкупить те же самые люди, что организовали убийство отца Августина?
— Ваша милость, убийство отца Августина организовал Раймон.
До этого момента сенешаль сохранял спокойствие, хотя и с легкой примесью недоумения и скепсиса. Теперь же все его лицо вытянулось в
— Что? — воскликнул он и затем разразился смехом.
— Ваша милость, выслушайте меня! Ведь это вполне логично! Сторож говорит, что Раймон посулил ему денег, если тот отравит Жордана Сикра, когда того доставят в Лазе!
— И вы ему верите?
Я нахмурился:
— Верю кому?
— Да этому сторожу!
— Да. — Я изо всех сил старался держать себя в руках. — Да, я ему верю.
— Пусть даже он отрицает, что убил Раймона Доната?
— Да…
— То есть вы верите ему, когда он обвиняетРаймона, но не тогда, когда он отрицает, что убил Раймона?
Я сначала открыл рот, потом закрыл. Видя, что я сбит с толку, сенешаль, который повысил голос, словно бы для того, чтобы перекричать меня, тотчас смягчил тон. Он даже по-дружески крепко сжал мне запястье своей рукой.
— Отец мой, шли бы вы к себе и хорошенько это все обдумали, — посоветовал он с улыбкой. — Отец Пьер Жюльен, может быть, и надоедлив, как слепень, но вы не должны позволять его укусам свести вас с ума. Вам нужно больше спать. Вам нужно оставить Святую палату.
— Он изгнал меня из Святой палаты.
— Это и к лучшему. Ваша должность вредит вашему здоровью, отец Бернар, моя жена так считает. Она видела вас днями на улице и потом сказала мне, что вы сильно осунулись. Совсем отощали, говорит. Лицо у вас почернело и покрылось глубокими морщинами.
— Послушайте меня. — Я схватил его за руку, так же, как сделал он. — Мы должны допросить сторожа. Нужно идти в Палату и добиться правды. Отец Пьер Жюльен не впустит меня без вас, а мы должныузнать, что случилось той ночью, прежде чем он вырвет какое-нибудь ложное признание у этого человека.
— А мне показалось, что вы хотите получить признание?
— Правдивое признание!
К тому времени острый страх за Иоанну начинал влиять на мою способность размышлять. Мне трудно было сдерживать те страсти, что владели мной. Стряхнув его руку, я вскочил и принялся бегать по комнате как сумасшедший.
— Сторож говорил о некоей женщине, обвинял ее. Пьер Жюльен попытается впутать сюда женщин из Кассера, опираясь на эти сомнительные показания. Какая нелепица…
— Отец Бернар, тише. Успокойтесь. Я приду.
— Прямо сейчас? — (Ни слова благодарности, заметьте! Как ошибаются те, кто утверждает, что земная любовь облагораживает!) — Вы придете сейчас?
— Как только закончу здесь.
— Но мы должны спешить!
— Нет. Мы не должны! — Он снова взял меня за руку, но в этот раз с намерением подвести к двери. — Вы пойдете в молельню, чтобы помолиться и успокоиться. А я приду к вам, когда закончу с казначеем.
— Но…
— Успокойтесь.
— Ваша милость…
— Поспешайте не торопясь, отец мой.
С этим он выпроводил меня: вежливо, но твердо.
Его было невозможно переубедить, раз он уже принял решение. Зная это, я мрачно побрел в нашу монастырскую молельню, где (благодарение Господу) в этот час никого не было, если не считать всегда присутствовавшего там Святого Духа. Небольшая, но очень красивая комната, где имелось даже стеклянное
Конечно, я находил мало утешения в созерцании Страстей Господних, сидя там и глядя на распятие работы германского мастера. Оно было исполнено так искусно, что можно было почти увидеть капли пота, выступившие на распятом теле и искаженном лице. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши [95] . Зрелище этой дорогой крови — эта святая скорбь — страшно меня встревожило, ибо я увидел в нем зловещее предсказание о муках, ожидающих Иоанну, если она попадет в лапы Пьера Жюльена. Я вспомнил о murus strictus [96] , и мое внутреннее око приобрело новую, небывалую зоркость, ибо оно узрело цепи, камеры, грязь с ужасающей отчетливостью, которая пронзала меня, как меч. Некогда я воспринимал эти вещи спокойно, когда их применяли к злостным упорствующим еретикам. Но они вызывали во мне нестерпимый ужас, когда они угрожали Иоанне.
95
Исайя, 53:5.
96
Досл.: сжатая, тесная стена (лат.).Здесь: часть тюремного помещения, внутренняя тюрьма, т. е. тюрьма наиболее строгого режима.
Что же касалось подвала — я не мог даже думать об этом. Мысленно содрогнувшись, я застонал и несколько раз ударил себя по коленям сжатыми кулаками. Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя! — молил я. — Восстань, Судия земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут?
И так я читал разные псалмы, пока покой этого тихого и прекрасного места не проник мне в душу. Мало-помалу я утешился. Я напомнил себе, что пока Жан Пьер может быть подвергнут только допросу как еретик, поскольку он предположительно убил служащего Святой палаты, пытка же требует согласия и присутствия епископа или его представителя. Потребуется участие особых служащих. Пытку нельзя осуществить без долгой подготовки. И значит, в этом случае без пытки признания тоже не будет.
Как же я был глуп! Я, как всегда, недооценил Пьера Жюльена. Я поистине тешил себя иллюзиями, ибо, когда сенешаль наконец освободился и присоединился ко мне, чтобы идти в Палату, мы увидели, придя туда, что Дюран стоит у двери тюрьмы и его рвет.
Не было нужды спрашивать почему.
— Нет! Боже, нет! — закричал я.
— Отец, я не могу. — Дюран плакал. С мокрым от слез лицом он выглядел совсем юным. — Я не могу, я не могу!
— Онне может! Это запрещено! — Схватив несчастного мальчика за руку, я стал трясти его вместо того, чтобы успокоить, ожесточившись в моем гневе и тревоге. — Где епископ? Вы должны знать правила! Вы должны были сообщить мне!