Иной цвет
Шрифт:
Наконец он за черное крыло вытащил огромную мертвую птицу.
– Что это?-спросил Борис.
– Черный лебедь,-промямлил мужчина.-Лебедь...
– Где ты его убил?
– На водохранилище.
– Когда?
– Вчера вечером.
– Зачем?
– Страсть одолела... И сам теперь не пойму и не рад. Вишь, запах уже пошел... Сам уж не рад. Понимаете ведь: страсть!..
Я взял черного лебедя за огромные крылья, поднял перед собой. Повисшая на длинной, вялой шее голова птицы почти касалась моего пояса.
– Вот полюбуйтесь,- возлагая
Подняв брови, сморщив к переносице кожу лба, любитель природы сочувственно мне улыбался.
– Зачем ты его убил?
– сердито спросил Борис.
– Да страсть одолела, говорю же вам,- мямлил он.-Извините, ребята...
Троллейбус затормозил, забрякала, открылась дверь. С передней площадки сошло несколько пассажиров...
И вдруг я увидел, как на задней площадке, вспыхнув ярким ниготковым цветом, кто-то стал поспешно пробираться навстречу входящим пассажирам. Не успел еще он, отчаянно барахтаясь, извиняясь и переругиваясь, вытесниться из троллейбуса, как я с изумлением увидел, что мимо троллейбуса бежит та золотисто-лимонная девушка, которая меня очень занимала и которая была неуловимой, словно солнечный блик на волнах! Прямо перед кабиной троллейбуса, помигивая бесцветным левым фонарем, стоял автобус.
– Борис,-кивнув на браконьера, бросил я, - вынужден вас оставить. А ты этому стрелку удели немного времени и внимания...
Я выпрыгнул на раскаленный асфальт. Жара лишь только начала спадать.
Автобус был переполнен. Для двух-трех пассажиров и для золотисто-лимонной девушки не находилось места. Они теснились у незакрывающейся двери.
Не обратив на меня ни малейшего внимания,- он меня просто-напросто не видел!-Ниготков остановился перед дверью автобуса и что-то сказал золотисто-лимонной девушке. Она вскинула брови, коротко, презрительно засмеялась и отвернулась. Он осклабился, челюсть его отвисла.
Когда я увидел девушку так близко, увидел ее улыбку,-в голове у меня затуманилось, открытое пространство вокруг нас стало каким-то большим и прозрачным, а фиолетово-сиреневый Ниготков совершенно ничтожным в нем...
Я посмотрел на свои руки. Они были палевыми, с сильным розовым оттенком.
Автобус укатил. Я поднял глаза и увидел, что сиреневый Ниготков и девушка о чем-то говорят. Ниготков был возбужден. В ответ на его слова на лице девушки то и дело появлялась насмешливая, но какая-то совершенно беззащитная, открытая улыбка. Эта насмешливая и дерзкая школьница, ученица девятого или десятого класса, стояла на каких-то ужасных весах. Может, достаточно было на ту чашу весов, где она находилась, упасть какомунибудь там, кленовому листику, и чаша с ней полетела б вниз. Ниготков был мне отвратителен. Если б он повернулся и увидел меня, я, наверно, бросился бы на него и поколотил... А ведь он уже жаловался на меня: что я к нему придираюсь почему-то, что у меня
Но произошло другое: не он меня увидел, а она.
Она перехватила мой взгляд и вдруг вся переменилась. И золотистый свет ее тела был настолько сильным, что топтавшийся в двух метрах от нее сизовато-фиолетовый Ниготков выглядел как полумесяц.
Я стоял и не знал, что делать. Вид у меня, наверное, был очень глупый.
Подошел другой автобус, полупустой.
Сдержанно улыбнувшись, она снизу, искоса взглянула и громко сказала Ниготкову:
– До свидания. Передать привет?..
– Не надо...- промямлил Ниготков, ладонью растирая шею.
Она вбежала в открытую дверь и уже сидела в полупустом автобусе. Я стоял на раскаленном асфальте. Жаркое вечернее солнце жгло затылок.
Мне казалось, что там, в автобусе, не она, а паляЩее солнце ослепительно отражается в огромном автобусном окне. В глазах у меня замерцал какойто свет! Казалось, я легко парил среди облаков под синью неба, над изумрудной землей - перед глазамил был какой-то один тревожно-приятный цвет, цвет легко летящей радости... Не зная, какая сила смогла меня удержать и я не влетел, не ворвался в открытую дверь все еще стоявшего автобуса. Может быть, из-за этой сливы Ниготкова. Не знаю.
Ниготков лениво, всей ладонью продолжал растирать морщинистую, перегретую солнцем шею. В другой руке он держал поблескивающий лаком портфель. Он прошаркал мимо меня, перешел на другую сторону улицы.
Я решил, что на время следует Ниготкова выбросить из головы. Пора было отправляться на обследование. Пошел в городские железнодорожные кассы и купил билет на поезд, отходивший на следующий день.
В этот же вечер, но значительно позже, уже почти ночью, я еще раз попытался хотя бы что-то выяснить...
В одиннадцать часов я отправился к тихому уголку города, на Нахимовскую улицу к дому под номером девяносто семь. Я шел, и мне казалось, что все видят, какой ярко-сиреневый цвет излучает мое тело...
В доме Ниготкова, в одном из семи обращенных к улице окон, горел свет.
Я вошел во двор. Собака, очевидно, спала. У гаража, прислоненная к карнизу, стояла стремянка. Я ее взял и вошел в палисадничек, где хризолитовым туманом светились травы и голубыми звездами мерцали мелкие цветочки, а подальше синели стволы и сучья фруктовых деревьев.
Я тихо поставил стремянку и взобрался наверх.
Ниготков сидел за столом.
Одна толстая и широкая безголовая рыбина лежала слева от него. Другую он разрезал. Разрезав, стал рыбину круто солить, щедрыми щепотками беря соль из разорванной пачки. Он куда-то ушел и через несколько минут вернулся с темным хлебом.
Похлопав серыми морскими окунями друг о дружку (что они были сырыми и холодными, в том не было никаких сомнений), сбив с них излишки соли, Ниготков одну рыбину отложил в сторону, а другую начал есть. Он то и дело чем-то намазывал кусочки хлеба, ножом извлекая из стеклянной баночки светло-серое содержимое.