Инспектор и ночь (др. перевод)
Шрифт:
Направляясь к руководству, размышляю, что начальство вызывает не только для того, чтобы преподнести розы. Впрочем, однажды случилось и такое. Вхожу, а на письменном столе шефа — роскошный букет. Оказалось — вещественное доказательство. Убийца застенчиво прятал за цветами заряженный пистолет. Интересно, почему именно розы? Гладиолусы дешевле…
— Ну, что нового? — говорит начальник, указывая на кресло у письменного стола.
Вечный вопрос без значения. Нечто вроде приветствия. Ведь полковнику
Все же я описываю в нескольких словах ситуацию. Останавливаюсь на некоторых версиях. Полковник внимательно, сосредоточенно слушает, словно впервые узнает от меня, как вообще ведется дознание. Я на его месте наверняка буркнул бы: «Покороче!» Но он слушает, и мне, как всегда, кажется, что он ищет слабые места в моих предположениях.
— В данном случае трудно не столько найти мотив, сколько понять, какой именно из их множества сыграл свою роковую роль. Пока у нас четыре потенциальных преступника, но к вечеру их может оказаться шесть. Врагов у Маринова хватало.
Полковник кивает и подвигает ко мне деревянную коробку с сигаретами. Сам он не курит, что не мешает ему вспоминать — пусть с опозданием — о потребностях курильщика.
— Похоже на тот случай повешения в Русе, когда инсценировали самоубийство, — задумчиво говорит полковник.
— Вот именно, — подтверждаю я, жадно глотая дым.
— Похоже, да все-таки не то, — смеется шеф, довольный, что удалось поймать меня на удочку.
— Разница всегда бывает, — отвечаю. — Даже между близнецами.
— Да, но допустим, что Маринова отравили. Тогда убийце ничего не стоило инсценировать самоубийство, спрятав вторую рюмку в карман. С другой стороны, давно известно, что самоубийца иногда вносит немалую путаницу в следствие, ставя, например, перед собой вторую рюмку. Минимальная возможность, но все-таки возможность…
— Не очень вероятная, по-моему.
— По-моему, тоже, — кивает шеф. — Но ты, конечно, отлично понимаешь, зачем я тебе все это говорю.
Рискуя показаться не вполне интеллигентным, почитаю за лучшее промолчать.
Шеф медленно поднимается из-за стола. Он высок, чуточку сутуловат и чуть старше, хотя на его воображаемых погонах на две звездочки больше. «На одну», — сказал бы другой, более суетный человек, так как в самое ближайшее время я ожидаю повышения. Но без зависти я говорю «две». Одна — за способность терпеливо слушать и вникать в обстоятельства дела, другая — за умение заниматься всеми историями одновременно.
Шеф делает несколько шагов, будто подыскивает подходящее слово. Это не похоже на него. Потом опирается на подоконник и смотрит на меня взглядом из запасника для внеслужебных разговоров.
— Видишь ли, в чем дело, браток. Когда люди долгие годы копаются в
Я молчу. Не то, чтобы не понимаю или не согласен с полковником, а просто прикидываю, насколько это замечание касается лично меня.
— Правда ведь? — спрашивает шеф, спокойно глядя на меня светлыми глазами.
— Правда, хоть я не в состоянии сейчас сообразить, в какой степени я деформирован.
Он улыбается.
— Прими это не как факт, а как возможность.
Затем его лицо снова обретает служебное выражение.
— Просто мне показалось, что в этой истории ты несколько преждевременно склонился к определенной версии. Конечно, следствие еще не закончилось, и я допускаю, что ты можешь оказаться прав. Но все же действуй осмотрительно.
Возвратившись в свой кабинет, я застаю там судебного медика, развалившегося за моим столом.
— А, благоволил наконец явиться, — кисло приветствую его, все еще под впечатлением разговора с полковником.
Паганини вскрытий зябко потирает руки, не обращая ни малейшего внимания на мое унылое лицо. У этого человека вообще талант не замечать ничего неприятного.
— Холодно у тебя, дорогой. Я пока ждал, окоченел. Может, выкурим по одной, согреемся?
Я вздыхаю и с видом великомученика бросаю на стол коробку сигарет — вторую за этот день.
— Твоим пациентам еще холодней, и никто не угощает их сигаретами. Ну, выкладывай, что нового?
Врач не торопится. Он бесцеремонно роется в пачке, ищет глазами спички, закуривает не спеша и только после третьей затяжки благоволит:
— Пока что ничего окончательного. Смерть, как я и думал, наступила где-то около полуночи. Анализ яда еще не закончен, но вот увидишь — я буду прав: цианистый калий, воспоминание детства. Кроме того, вскрытие показало систематическое злоупотребление спиртным.
— Это известно и без специальных исследований.
— И еще одно, что, вероятно, тоже известно инспектору, для которого не существует никаких тайн: рак легкого.
— Вот это уже что-то положительное.
— Настолько положительное, что может послужить заключительной главой истории, — торжественно заканчивает Паганини и разваливается в кресле.
— Ну что ж, раз ты говоришь… — смотрю я на него рассеянно.
— Не понимаю, чего тут еще думать. Человек узнал, что у него рак, и чтобы избавиться от болей, взял да и хлебнул цианистого калия. Такие случаи бывали.