Инсургент
Шрифт:
— Что случилось? Он покончил с собой? Задохнулся в шкафу?
Нет!.. Парламентер молчит.
— Да говорите же!
Он не решается... Наконец, наклонившись к самому моему уху, шепчет:
— Простите, извините, господин командир... но он просто извивается там... Вы, конечно, понимаете?.. Позвольте ему сходить, гражданин?
— Позволить ему сходить в шкафу, — говорит Грелье [158] , мой помощник, — в шкафу! Слышите?
— Вы слишком жестоки!
158
Грелье —
— Дорогой мой, если он вылезет оттуда, половина людей тут же присоединится к нему и сбросит нас. Он — горячий и решительный малый... пусть уж лучше разрядится там.
Пусть!
Не проходит и часу, как появляется другой сержант, весьма несговорчивый. Его прозвали сапером — из-за бороды, совершенно закрывающей его лицо. Он с радостью даст убить себя вместо «своего командира».
— Для него я даже сбрею бороду, — говорит он, и его глаза горят преданностью.
Он приносит вести из шкафа.
— С вашего позволения, господин командир, шкаф совершенно затоплен... Но это еще не все!
— Что же еще?
Он тоже затрудняется, не знает, как объяснить.
— Видите ли, этот человек уже не стесняется больше... и просит...
— Чего же он просит?
— Он просится, господин командир, выйти на минутку... для кое-чего более серьезного!
— Вы видите, — говорит Грелье, — реакция поднимает голову. — Только что одно требование, теперь — другое.
Он повертывается к саперу.
— А что говорит стража? Что думает она о его претензиях?
— Они говорят, что может кончиться очень печально, если его вовремя не выпустить...
— Так выпустите его, ради бога... Полейте хлором в шкафу и дайте ему свободу вместе с ключом от надлежащего места.
Мэр не заставляет повторять себе два раза и пулей вылетает из шкафа, оцарапавшись при этом о железо створки.
— Пруссаки! Пруссаки! — закричало несколько шутников, и они чуть было не заставили весь батальон взяться за оружие и направить его на ободранный зад мэра.
И подумать только, что завтра, если мы будем побеждены, завопят, что я толкал к убийству, вел людей на бойню! Между тем до настоящего времени если и пролилась кровь по моей вине, то только кровь этого «пруссака»...
Побеждены! — Похоже на то.
Из ратуши поступают мрачные известия.
По-видимому, правительство собирается с силами. Говорят, что ему приходят на подмогу; один правительственный батальон выступил в полном порядке, с Ферри во главе, и двигается против восставших.
Неужели это правда?..
— Что бы там ни было, собирайтесь, товарищи. Выступим навстречу этому батальону!
— Мы голодны! Мы хотим пить!
— Есть и пить будете потом, в Париже.
Но
— Ну, так живо! Взломайте в погребе несколько бочонков с селедками и вином... По селедке и по стакану вина на человека!
А затем ранцы на спину! Я снова возьму мою саблю и сброшу шарф. Кто хочет надеть его?
— Ну нет! Вы не выйдете отсюда!
И они предательски и исподтишка препятствуют моему уходу.
Начальники частей, которые последние два месяца явно или тайно были на стороне экс-мэра и ненавидели меня за мою популярность в клубе, осмелели, узнав о наступательных действиях буржуазии. Их эмиссары сеют возмущение в отделениях, получивших по кружке вина и по копченой селедке.
— Устроил беспорядок и теперь удирает! Смотрите, чтобы он не улизнул! Иначе вас арестуют и вы будете отвечать за все. Да и знаете ли вы, куда он вас ведет и что вас ожидает?.. Он захватил мэрию, — ну и пусть остается в ней заложником!
Я попробовал настаивать, но бельвилльцы прикинулись глухими. Только несколько простых и смелых ребят отправились всем взводом навстречу опасности.
Наша звезда закатывается.
Узнаем, что 139-й подходит и собирается взять нас приступом.
— Они уже напирают на решетку, — докладывает мне капитан.
— Через эту самую решетку снимите их авангард. Пли!
— Но ведь начнется резня.
— С нами разделаются еще хуже, если они почувствуют, что мы боимся. Пойдите скажите им, что вы будете стрелять, если они двинутся с места.
Они остались на месте, и вовсе не из страха, — признаю это, — а потому, что хотя они и не на нашей стороне, но страдают, как и мы, и в сердце у них тоже раны патриотов.
Все равно! Я послал за патронами на пост вольных стрелков; ими командует лейтенант, мой бывший товарищ по нищете, с кем мы вместе терпели и голод и холод.
В нем я по крайней мере уверен: он не откажет в боевых припасах.
Так нет же, черт возьми, — он отказал в них!
С тех пор как этот отщепенец нацепил эполеты, он стал вполне благонамеренным. Возможно, он даже рассчитывает получить крест или патент на офицерский чин в регулярной армии. И если он будет драться, как лев, то только как такой лев, которому надоело поститься в пустыне и который стремится к корму зверинца и аплодисментам толпы.
А!.. Есть от чего разбить себе голову об стену!
С мусульманским спокойствием ожидали мы конца драмы среди селедочного запаха и винных паров.
Ах, эта селедка! Мой шарф пропах ею. Красное знамя, неизвестно откуда взявшееся и водруженное перед моим пюпитром, тоже пропахло ею. Порох, деньги, — какие у нас есть, — все пропиталось запахом взломанных на дворе бочонков.
Можно подумать, что находишься на Рыбной улице в Лондоне, а не в цитадели инсургентов предместья Ла-Виллетт.