Интернат
Шрифт:
– Этот хлеб освящают во время утренней литургии, – терпеливо объяснил Серафим. – А святыня, если ты её после каши съешь, просто в обычные крошки превратится. Так я понимаю. Запомнил? Съешь натощак.
– Ладно, ладно, запомнил, чего пристал? – буркнул Денис, скрывая смущение от неловкости: ничего-то он путного за всю жизнь не узнал, лишь буквы, цифры и некоторые законы материального мира; а тем, что всё это одухотворяет, пренебрегал.
Тем более, рядом, стояла Кира и легонько подёргивала себя за косичку, спасаясь глядеть в лицо Дениса. Интересно, почему.
– Когда тебя выписывают? –
Лабутин посмотрел в чистое незарешеченное окно, которое из-за снопистого солнца казалось тёплым.
– Глядите, Мизал Натаныч, – сказал он, – окна свободные.
Галайда, Кира и Серафим со всем вниманием изучили больничное окно.
– Теперь и ты свободен, – сказала Денису Кира.
– Врачи сказали, что в понедельник выпишут, – сообщил Денис. – Сегодня какой день?
– Вторник, – ответил Серафим. – А потом куда?
– … Не в интернат, – жёстко сказал Денис. – Если не домой, то сбегу.
Они ещё поболтали и расстались. Мама прийти не смогла, зато неожиданно раненого навестил Фома Никитич. Он не льстил, не угождал, не притворялся добрым дядькой – а был им, и, отдав мальчику красочные журналы «Русский дом» и «Нескучный сад», стал ненавязчиво расспрашивать о порядках в интернате номер тридцать четыре.
Денис начал рассказывать с мстительной удовлетворённостью, а затем, чувствуя, что Ковригин не возмущён, а сосредоточен, ровен и деловит, сбавил и тон, и гнев, и дальше просто говорил факты.
Ковригин всё записал на диктофон, не побоялся машинальным, чисто отцовским жестом положить на пару секунд тёплую руку на Денисову макушку, и мальчик вновь остался в одиночестве.
Соседи по палате пытались с ним поболтать, но Денис, скрывая скуку, отговорился, что жутко занят подготовкой к экзамену. От него отстали, пожав плечами…
Утром, проснувшись несколько раньше обычного, Денис взял с тумбочки кругленький пузатенький цилиндрик просфорки и робко прикоснулся к нему губами. Откусил чуток. Пососал. Понравилось. Хлеб растаял, превратившись в мякиш, который он проглотил. Понемногу исчезла вся просфора. Странно. Только что она была, и вот её нет. Словно мёд у Винни-Пуха.
Через два дня, когда Денис уже ходил по коридорам отделения, морщась иногда от боли, появился втайне жданный гость – отец Григорий. До обеда оставалось часа два.
– Ну, что, Денис, – сказал отец Григорий, – я пришёл тебя причастить святых Христовых Тайн. Ты как?
– Ничего. Нормально.
– Книжки-то прочитал, что Серафим тебе принёс?
– Прочитал.
– Всё понятно?
– Ну… так. Не понятно, как Бог в тебя входит. Как это ты принимаешь Бога в себя самого? И Он в тебе обитает. Это что значит – ты как Бог? Вообще Бог? И тогда всё сделать смогу, всё сотворить?
Ребята в палате, куда зашли Денис и его непривычный посетитель, прислушивались к странному разговору. Отец Григорий сложил на коленях руки.
– Сотворить, конечно, все мы можем. Мысль родить или идею. Нарисовать, построить, сконструировать и много-много чего может создать человек. Согласен?
– Ну… Согласен вообще-то.
– А создать живое существо или новый физический закон… даже не возьмём сложный организм, а единственную микроскопическую клетку хотя бы с
На это возразить Денис не мог: знаний не хватало. Но выглядело, и правда, убедительно.
– Так что Богом никто из людей не станет. Но зато все мы – Его дети, которых Он создал и полюбил всемерно, всеохватно. И мы стремимся стать Ему ближе, стать подобными Ему, и это тяжёлый и лёгкий путь одновременно.
– Как это?
Денис сдвинул брови, пытаясь понять.
– Тяжёлый – потому что придётся по-настоящему сражаться со своими страстями, грехами, с самим диаволом. Лёгкий – потому что Бог всегда помогает тому, кто просит Его о помощи, и потому ещё, что одолевшего тяжёлый путь ждёт награда, выше и дороже которой ничего у человека нет.
– … И что это? – затаив дыхание, спросил Денис.
Отец Григорий обвёл радостным взором ждущие лица притихших ребят.
– Вернуться в Небесные обители, к родному Любящему Отцу своему, Который всё простит, всё поймёт – всё, что человеку простить и понять невозможно. Домой вернуться.
Денис ощутил в себе незнакомую мощь, которая заставила его порывисто воскликнуть:
– Отец Григорий, я готов! Пусть и боюсь… но я хочу причаститься. Как Серафим. Он же причащается?
– Причащается, – согласился отец Григорий и вздрогнул на громкие голоса ребят, заворожено слушавших священника и подобравшихся к нему поближе:
– А мы тоже хотим! Нельзя? Мы все крещёные, но ни разу не причащались? Это как будет?
– И мы ничё не знаем?
– И в церковь не ходим!
Отец Григорий развёл руками:
– А как же вас причащать, если вы не знаете, чем и зачем?
Мальчишки переглянулись, и самый смелый Артём заканючил:
– Ну, пжласта! Мы потом у Дениса книжки возьмём и почитаем!
Священник сожалеюще вздохнул, однако отрицательно покачал головой.
– Нет, пока не могу вас причастить. Но могу побеседовать с вами о Боге, о вере, показать церковь, нашу воскресную школу, познакомить с нашими мальчишками и девчонками из детского филиала «Пересвета». Может, вы захотите и в летний лагерь к нам попасть. У нас там интересно: мы ходим в походы, занимаемся историческим фехтованием на мечах, поиском следов войны. Старикам и одиноким в деревнях помогаем. Даже кино снимаем, участвуем в детских кинофестивалях, в фотоконкурсах, в проектах. В общем, если придёте, скучать не придётся. Думайте.
У мальчишек загорелись глаза.
– Мы придём! – авторитетно пообещал Артём. – И своих ещё притащим.
– А там на байках можно кататься? – спросил его сотоварищ.
– Знаешь, буквально в прошлом году мы сделали трассу по старым отвалам слюдяных шахт, и самые умелые из взрослых и старших ребят «Пересвета» уже попробовали её освоить, – признался отец Григорий.
Байкеры восторженно завопили.
– Класс! Мы придём!
– Сперва залечите раны, – предупредил отец Григорий. – А то к велосипедам наш тренер вас не допустит.