Иные песни
Шрифт:
Конечно же, нет огня, нет пепла, кируфа не дымится, кожа господина Бербелека лишь чуть покраснела, будто в болезненной горячке. Солнце еще не обогнало Луну настолько, чтобы показаться в небе над краешком Кратера Мидаса, — но насыщенность атмосферы Луны архэ пироса не зависит от времени суток или поры месяца.
Кратиста Иллея, хоть и провела здесь больше полутысячи лет, все еще не в силах привести это небесное тело к образу, наиболее сродственному ее природе — человеческой, земной, жизнедающей, упорядоченной. Субстанция ведь образуется исключительно из той Материи, которая доступна. Луна Госпожи Благословений рождается из Огня высшей сферы Земли, из чистого ураниоса и из низших первоэлементов, тщательно освобожденных от эфирных цефер, которыми те связаны во всех
Меж тем, однако, для господина Бербелека се — страна страданий. Он ходит медленно и говорит лишь шепотом, воздерживаясь от глубоких вдохов.
Жженник тянулся вдоль всего владения Омиксоса, до самого восточного склона кратера. Такие жилы ураниоса видны с Земли как светлые полосы на лике Луны, как места, сильнее прочих отражающие свет.
Несколько десятков лет назад поверхность этого жженника выгладили, и теперь он служил главной внутренней дорогой во владении (такие лунные латифундии именовали имопатрами). Вела она от заокраин династосовой рощи на юго-западе к Карусели на северо-востоке: шрам пуринического эфира, выступающего из лунной почвы, будто ее белая обнаженная кость длиной в сотни стадиев.
С хребта жженника, с высоты нескольких десятков пусов, открывался царский вид на возделанные поля гриза и на сады, где работали крестьяне и невольники Омиксоса. Кратер Мидаса был источником и одного из самых популярных сортов лунного вина — именно им Жарник угощал господина Бербелека на борту «Уркайи», вином мидасским.
В зеленом свете Земли весь пейзаж казался погруженным в подводную тень, будто имопатр Мидаса и вправду лежал на дне океаноса, чьи воды таинственной алкимической трансмутацией сделались пригодными к дыханию.
Аурелия Оскра, припустив по гребню жженника, обогнала Иеронима на добрый стадий; теперь возвращалась. Племянница Омиксоса Жарника, как и дядя, была урожденным гиппиресом, точеная мускулатура ее безволосого тела могла стать образцом для статуи Артемиды Охотницы. У гиппиреса, чем с большей стремительностью он движется, чем большая энергия приливает к данной части его тела, тем больше пироса выделяется на поверхности темной кожи. Бегущая трусцой Аурелия с каждым движением ног и рук выжигала в воздухе огненные полосы, негатив которых увечил зеницы Иеронима; вокруг предплечий, а ими девушка размахивала сильнее всего, на доли секунды взвихрялись гривы белого пламени. Даже когда она остановилась после бега, чуть задыхаясь, мелкие огоньки продолжали танцевать по ее груди, плечам, черепу.
— Уже недалеко, за пальмами.
Он не хотел объяснять ей, что с морфой истинной пальмы эти деревья, со стволами, будто скорлупа, и с горящими багрянцем листьями, роднит разве что название.
За пиросными пальмами от жженника отходил вниз отросток перламутрового эфира, а полстадием дальше открывалась площадка, заполненная кротовиноподобными конструкциями, башенками и лебедками; вокруг них крутилось с пару дюжин людей и вдвое больше — дулосов. Вращались на скошенных осях ураниосовые вечномакины — неутомимая череда коловоротов, спускающих вниз, в хорошо освещенные шурфы, сплетения толстых веревок и черных цепей. Именно в глубинах подобных лунных шахт добывали чистый пемптон стойхейон, не смешанный с архэ низших первоэлементов; позже его заполучали эфирные кузнецы, демиургосы ураниоса, и искривляли его эпициклы, меняя движение от привычного — по орбите вокруг Земли, как движется в своей эфирной природе остальная Луна, — на движение по новым орбитам: малым, в окружность пальца — ювелирам, для вихреперсний, — или размером с полстадия — для Карусели, — или с окружностью между этими крайностями, для промышленных перпетуум мобиле. Некогда Мидасова шахта ураниоса приносила больший доход и использовалась интенсивней;
Аурелия сбежала на площадку у главной башни над средним шурфом. Ее уже ждало несколько человек, они поклонились, дулос пал на колени. Прежде чем господин Бербелек до них добрался — сходя по жженнику ровным, спокойным шагом, который, маскируя страдание тела, накладывал одновременно форму некоего достоинства, — они успели доложиться Аурелии об инциденте и указать куда идти; она побежала, махнув Иерониму. Господин Бербелек на миг остановился в тени башни, в громыхании угловатой вечномакины. Снова склонили головы. Он обвел их равнодушным взглядом. Пали на колени, свободные и несвободные, все. Иероним миновал их в молчании. Вот уже какое-то время он не прятал лица под капюшоном, к нему возвращались противоположные рефлексы, анонимность — форма людей слабых.
Загнанный в угол под отвалом перемолотой руды, монстр бессильно метался из стороны в сторону. Господин Бербелек заморгал, напряг зрение. В действительности анайрес не двигался — он сам и был движением, эфир — его телом, высокоэнергетическим ураниосом, разогнанным по миллионам несложных эпициклов. Все в нем кружилось, обращалось вокруг себя самого, тело вокруг тела, если вообще можно говорить о теле, ибо где руки, где ноги, где голова, где туловище, нету, нету, вечнодвижение смазывает контуры, где шкура, где мышцы, где кровь — но взгляни, все это летит, искры на пересекающихся орбитах, трется о землю и молотит о воздух, не члены, но узкие эпициклы, не корпус, только ось оси, не глаза и уши, только большие окружности быстрого эфира, пронзающие пространство вокруг твари, будто усики насекомого: до чего дотронется, что помешает движению, о том бежит информация в организм. Таково единственное чувство анайреса — облако эфирных частиц, распыленных на несколько десятков пусов вокруг сего создания.
И едва Аурелия Оскра в него вступила, тварь дернулась еще сильнее в закуток, разбивая свои органы/орбиты о сходящиеся там стенки отвала. При этом ощетинилась в скрипучем потрескивании и щелчках выстреливающих эпициклов ураниосовых иголок, колючек, заусениц — те вращались все быстрее и быстрее, паническое торнадо эфирного мусора: насколько же анайрес должен быть испуган!
Аурелия оглянулась через плечо на господина Бербелека. Осклабилась, исполненная чувств. По ее спине, вдоль хребта и вокруг мышц ее предплечий, трепыхались синие и красные язычки пламени.
— Эстлос! Смотри!
Девушка метнулась вперед, прямо на тварь. Было это настолько неожиданно, что на долю секунды она просто исчезла у Иеронима из поля зрения, он стоял слишком близко — впрочем, она исчезла бы в любом случае, ему пришлось заслонить лицо рукою, огненное дыхание ударило, подобно мягкой ладони Гелиоса. Иероним сумел восстановить движения Аурелии по выжженным под веками негативам — как, окруженная вихрем пироса, она набрасывается на тварь и, сунув с размаха правую руку в ее нутро, разрывает создание в пустой хаос. Громыхнуло, будто взорвалась кузница или мастерская меканика, а после во все стороны — в том числе и на господина Бербелека, прикрывшего голову предплечьем, — пал дождь мелких обломков эфира, высвободившегося на открытые орбиты из-под морфы убитого зверя.
Риттер пироса обернулась к господину Бербелеку. Шипя сквозь стиснутые зубы, стирала с кожи запекшуюся кровь из тысячи ранок. Большая часть враждебного эфира оказалась сожжена в ее огне, но, даже горя, тот калечил тело девушки. Из самой большой раны, слева, на ребрах, било яркое пламя, полоса ослепительной белизны от груди до пупка.
— Ой, — пробормотала она, неуверенно подступая к Иерониму. — Сильно. Сейчас. Сяду.
Господин Бербелек коротко махнул в сторону десятка горняков, собравшихся по другую сторону отвала. Те подбежали, взяли гиппиреса под руки, проводили под жженник. Кто-то принес цветодеяло, расстелил на земле, кто-то еще принес бутылку вина, два дулоса притащили грибождь пуринического гидора и принялись обмывать Аурелию, едва та опустилась на цветодеяло. Господин Бербелек присел рядом, скрестив ноги.