Иные песни

Дукай Яцек

Зеваки сходились отовсюду, рос шум их негромких разговоров.

— Прочь! — рявкнул господин Бербелек.

На кого он ни смотрел, всяк, не в силах проигнорировать взгляд эстлоса, быстро отступал, прятался. Не прошло и пяти минут, как укрылись даже операторы шахтных подъемников.

Оскра с проклятьями отогнала и дулосов. Громко вздохнув, вытянулась навзничь на фиалковом цветодеяле. Иероним неторопливо потянулся за бутылкой и кубком, налил себе вина.

Прошло три дня после прибытия господина Бербелека на Луну — три дня, ибо трижды обошли они вокруг Земли, трижды над господином Бербелеком повторились абрисы коричневых континентов и зеленых морей, всегда один и тот же рисунок света и тени. Иероним прекрасно знал это, ведь черное небо с неподвижной

Землей было единственной крышей лунных домов, здесь не возводили зданий в несколько этажей, а крыть одноэтажные не было никакого смысла. Дожди тут случались чрезвычайно редко (после о них говорили месяцами), сильных ветров также не случалось, температура оставалась неизменной. Раз в месяц, на восходе Солнца, по поверхности Луны пробегала широкая волна густого тумана, который после оседал лужами пуринического гидора — се был День Очищения.

Лунники жили на открытых пространствах, нечасто укрываясь в стенах. Династосовая роща рода Жарников была именно рощей, рощей искусно выморфированных деревьев и кустов, рукотворным лабиринтом огненной флоры Луны. Первые пару десятков часов господин Бербелек — едва сойдя с борта «Подзвездной», что сразу же отправилась в дальнейший путь, Омиксос нашел время лишь поприветствовать семью и передать Иеронима под опеку брата, — первый день господин Бербелек лежал на горячем руне своей поляны, прожженный навылет пиросным воздухом Луны, то задремывая, то пробуждаясь, с Землей над головой, под присмотром семейных дулосов, омывавших его тело холодной водой, но и это не приносило облегчения, ибо ключевой, холодный гидор тоже опалял ему кожу, розовый от растворенного в нем пироса.

Таков был День Очищения господина Бербелека. Лежа там в тихой муке, обжигаемый изнутри и снаружи, один на один со своим хриплым дыханием и чудо сколь прекрасной планетой над головой, Иероним проходил ритуал пурификации души.

Воистину ли то, что он чувствует, эта безличностная тихая ярость, колючая макина гнева в его груди, заведенная где-то под страшным солнцем Африки, — воистину ли месть им движет, желание отомстить за сына? И что же такое это желание, как не разновидность жажды воздаяния за израненную гордыню? Так мстят аристократы: через равенство унижений. Страдание унижает, унижает слабость, ощутимая и пережитая, унижает тоска, любовь унижает — в глазах собственных и чужих. Ведь не о том речь, что умерший почувствует себя лучше, если погибнет виновник его смерти; мертвому никакое воздаяние не поможет. Правда, можно верить в те или иные законы, управляющие посмертием, и поступать согласно своей вере; но не в случае господина Бербелека, привыкшего раздавать гибель в таких количествах, что он попросту не мог позволить себе мысль о существовании хоть какого-то посмертия. Причину для мести можно видеть еще и в жажде справедливости. Однако, насколько месть становится мерой справедливости, в той же степени она перестает оставаться местью; и, насколько справедливость превращается в месть, настолько же перестает оставаться справедливостью. К тому же господину Бербелеку и в голову не приходило искать спасения в отмеривании справедливости — это путь дулосов. Мстим мы всегда для самих себя и за самих себя.

А ведь это тоже Форма, и сколь же сильная — отец-мститель! Наверняка более сильная, нежели Форма старого любовника. Так нужны ли еще причины? Точно так, как некогда запланировал вожделение к Шулиме — когда еще не вожделел ее, — точно так сейчас он видел себя в этих новых образах: Бербелек-кратистобоец, Бербелек — стратегос Луны. Они взаимно исключали друг друга, но это не имело значения; отец-мститель в любом случае отходил в тень. Если бы сейчас он убил Иллею, то не ради мести.

Убить Иллею — ибо слова Омиксоса Жарника все еще звучали у него в ушах. Он так и не выяснил, что за мысль скрывалась за ними; воображение жило уже собственной жизнью. Кратистобоец! Чувствовал, как морфа эта потихоньку, но неумолимо притягивает его, как змея — загипнотизированного кролика.

Убить Иллею — но он не сумел вынуть кинжал даже против ее дочери. Раздумывая теперь, под нынешней

морфой — господин Бербелек, горящий в молчании в Мидасовой роще, под зеленой Землей, — не видел здесь и шанса для себя. Куда реальней казалось погрузиться в альтернативную Форму. Стратегос Луны. Армия Госпожи. Величайшая битва всех времен. Они знали, чем его искусить. Он не был бы собой, когда б отбросил предложенное. Месть? Она тоже эгоизм, только другого оттенка. К тому же причина смерти Авеля подобна причине смерти любого человека: Авель погиб оттого, что был Авелем. Будь он кем-то другим, остался бы жив. Так или иначе, но время существования Авеля в этом мире подошло к концу.

Но затем господин Бербелек прикрывал глаза, и снова на миг побеждал отец-мститель. Это был мой сын! Если бы не Шулима! Если бы не Сколиодои! Если бы не Иллея!

Беспламенный огонь очищал его от фальшивых мыслей и случайных Форм.

Наконец он встал на ноги и болезненно выпрямился — Иероним Бербелек и все то, что есть он, и ничего из того, что им не является.

Ему сказали, что земляне адаптируются через неделю-другую, пирос входит в их организмы, выравниваясь в пропорциях архэ, и, живя в атмосфере Луны, они, в конце концов, даже перестают ощущать боль. Так, например, описывал это Элькинг. Господин Бербелек сказал себе: на второй день — хожу, на третий — ем и пью, веду дружеские беседы, на четвертый день — я лунник. План удался наполовину. Можно наложить на тело морфу игнорирования боли, нельзя наложить на мир морфу игнорирования тела. Разве что ты — настолько уж безумный кратистос.

— Я думал, что у тебя больше рассудительности. Они ведь и сами могли забить его палками. Верно? Эта твоя атака, как я понимаю, не привычный метод. На, выпей.

Левая рука ее чесала раскаленную рану.

— Я видела, как отец убил так одного. Это слабейшие анайресы, те, что появляются внутри ее антоса. Они и вправду могли бы справиться и сами. Но закон есть закон.

— И часто так?

— Не-ет. Почти никогда. Но когда мы сызнова запускаем шахты, что-то всегда да выскочит из тьмы. Глупое, слабое, сбитое с толку; загоняют его в угол и шлют гонца в рощу.

Она встала, вздохнула поглубже. Подпрыгнула несколько раз, хлопнула ладонью в грудину, замахала руками, зафыркали огоньки.

— Некогда, в самом начале, когда Госпожа прибыла на Луну голых эфирных скал и кружащего в орбитальных вихрях Огня, они были здесь единственной естественной формой жизни. Анайресы, Добытые-из-Глубин. Как зарождаются простейшие черви, из воды, навоза, грязи, теплой земли, влажного мусора — ведь у вас внизу все точно так же, верно?

— Да. Начало жизни, самозарождение. Черви, мухи, тараканы, дождевые червяки.

— Вот-вот. Живая морфа движет мертвой гиле. — Девушка снова села, долила себе — побольше — вина. — Так вот, в ту пору здесь была лишь морфа Госпожи и ураниосная гиле. И на границе антоса Иллеи, где равновесие слабее всего и где сломана Форма, начали являться из глубин морфируемой Луны самозародившиеся твари нечистых элементов. Тысячи, десятки тысяч анайресов окружали людей, нападали, уничтожали урожаи, ломали молодые еще деревья. Пробовали даже добраться до самой Иллеи.

— Действовали совместно? Ты говоришь так, точно у них был план.

— Ну-у, как стая… не знаю. — Она хлопнула раскрытой ладонью по бедру. — Так пишут историки. В любом случае, погибло множество людей. И тогда Госпожа призвала Наездников Огня, чтобы те хранили людей от анайресов, Госпожа родила Герокриса Прекрасного. Мы можем выходить за антос Иллеи, на дикую Луну, в пустынь пироса и эфира, можем сражаться в сферах небесных, под Солнцем и во тьме, на орбитах космических эпициклов. Найти и убить анайресов на самой границе земли Госпожи и за той границей, пока они не вступили в обитаемые земли — там, где они самозарождаются, а еще лучше, убить их нерожденными, все еще мертвыми. И так от века — стоим на страже. Антос Госпожи нынче объемлет почти всю Низкую Сторону, граница проходит далеко отсюда, но теперь она куда длиннее, чем в ту пору. Впрочем, и они теперь не рождаются так часто и в таких количествах.