Иные песни
Шрифт:
Нимрод обернулся к женщине. Та стояла, опершись о стол, широко раскрытыми зелеными глазами всматриваясь в окровавленного нимрода, в гримасу нечеловеческой дикости на его лице. Не убегала, даже сдержала защитное движение, опустила руки вдоль тела. Только грудь ее поднималась и опадала в ритме панического дыхания — конечно, она была напугана, они всегда напуганы.
Он двинулся к ней.
— Нет! — крикнула Шулима.
Теперь может кричать, даже если бы —
За его спиной — босые ноги по камню — все ближе. Отскочил. Удар прошил воздух.
Назад! Кто? Ихмет знает его, никогда не забывает
Они схватились на пороге террасы — секунда, две, не больше. Нимрод пнул ареса в голень, ломая ногу, обнажившаяся кость выстрелила белыми иглами обломков. Арес достал голову Зайдара, сорвал ему половину лица. Кулак нимрода коснулся правого плеча юноши, и плечо выскочило из сустава. Арес толкнул открытой ладонью в грудную клетку перса, грудина и ребра разлетелись на тысячу кусков, протыкая легкие Зайдара, пробивая сердце. Сопротивляясь этому движению, нимрод еще успел зацепить левым большим пальцем шею Моншеба, вырывая гортань, сонную артерию, сухожилия и мышцы.
Оба упали на холодный мрамор.
Нимрод не чувствовал этого холода, не чувствовал своего тела; боль тоже приходит всегда после — успеет ли вообще прийти? Кровь склеивала ему веки, левым глазом он не видел ничего, мир отплывал прочь в ясной утренней заре, солнце и зелень, и вода, и голубое небо, и лицо склонившейся над ним эстле Амитаче.
— Он не должен здесь быть, не должен здесь быть, о Мать, не вынесу этого снова, разве Иероним не мог прислать тебя пораньше?!
Никто меня не присылал. О чем ты. Должна бы. Но нет. Разочарована. Это не имеет никакого. Ждала на. И все же. Больно.
Огонь не похож ни на какой другой первоэлемент, Огонь отличен по своей природе от всей остальной Материи. Единственный сам себя создает: из пламени — пламень, из искры — пожар. Единственный возникает от применения силы. Только его вообще можно создать; другие первоэлементы — нельзя, Огонь же — да, есть много методов. Другая Материя осуществляется сама из себя, независимо, Огонь же всегда требует какого-то основания, топлива, носителя. «Говоря в общем, — писал Теофраст из Лесбоса, — все, что горит, всегда существует точно в процессе становления, как движение, и именно потому, возникнув уже, когда ему не хватает топлива — приходит в упадок и гибнет». Если бы Движение было первоэлементом, оно обрело бы в Материи образ Огня.
Но Аурелия чувствует, что на самом деле Движение и есть первоэлемент, — и она отдается его власти, подчиняется его морфе. Кругогрудник, кругоручники, кругошлем, вихревицы — новые и новые элементы доспеха, будто органы живого хронометра, вот сейчас обороты их частей совпадут с ритмом ее сердца, вот сейчас она сольется с ними в гармонии.
Распаленная, развихренная, резонирующая меканическая энергия вышла из шатра. Продолжался интенсивный предштурмовой обстрел, каждый миг гремела одна из пиросидер, а кераунетовая пальба и вовсе шла непрерывно. Аурелия согнула колени, кругоножные и кругошейные эпициклы подхватили изрядную массу грязи, на миг она ощутила себя големом, джинном, иганази — но тотчас изменила морфу, ажурные передачи доспеха схлопнулись, а стремительность, переданная
Тут готовилась к бою сотня Хоррора; ниже по склону демиургосы зоона медленно выстраивали в шеренгу сонных бегемотов. Аурелия приземлилась на корточки, на пус воткнувшись в размякшую землю, — фонтаны грязи полетели во все стороны, раздались проклятия забрызганных солдат. Она распрямилась. Эфирный доспех в полумраке преждевременных сумерек явил себя серебряно-розовым облачком, пятном небесного свечения, размазанного вокруг фигуры женщины размытой призмой. Только внизу, вокруг ее стоп, лодыжек и коленей, где вихри вспухли черным от захваченных ге и гидора, только там глазам землян являла себя истинная природа доспеха, а скорее — его движение, природа оного, гармония шестого первоэлемента, сила импульса. Эфирно-грязевые кругоголенники одинаково недурно резали глину, траву и камни.
Возникло очевидное замешательство. Расступившись, хоррорные направили на Аурелию кераунеты и секиракаторы.
К ней выступил высокий бородач с гравировкой сотника на углеродной кирасе.
— Кто такая?
На нее тотчас нахлынуло неодолимое желание рассказать им правду — о Луне, о Госпоже, что на самом деле все они служат Стратегосу Лабиринта, — впрочем, вовремя появился гегемон Обол, и соблазн исчез.
— Стратегос тебя зовет, — рявкнул он на Аурелию.
Обол не видел выражения ее лица, затуманенного быстрым кругошлемом. Она кивнула.
Эстлос Бербелек уже успел сесть на своего скакуна, высокого хумия-альбиноса. С его седла осматривал Коленицу в подзорную трубу. Аурелия отметила, что он надел лишь легкий доспех, шлем свисал у седла.
Рядом, на мощном рыжем коне, сидел герольд с древком развевающегося знамени в горсти (нижний конец древка уперт в стремя). Противу всех надежд Аурелии, это не было знамя Луны, но лишь Острога: Красная Саранча.
— Знаю, что тебя искушает, — сказал стратегос.
Аурелия склонила голову.
— Кириос.
— Возможно, мне придется разочаровать тебя еще сильнее. Они знают, что прибыл Хоррор, но не знают, в каком количестве. Взгляни. Не стреляют уже четверть часа.
Она выругалась.
Он громко рассмеялся.
— Так что? Снова спрячешь доспех в колеблец?
— Дай приказ к атаке.
Он опустил подзорную трубу, плутовато поглядел на нее, выпрямился в седле — и действительно поднял руку.
Заиграла труба.
Сразу же к ним примчалась Яна-из-Гнезна, за ней капитан Полянски и сотник вистульской пехоты.
— Северная стена, — прохрипела Яна. — Несколько москвиян пробовали сбежать через северную стену, хотели сдаться. Чтоб меня разорвало! Думаешь, что-то случилось с Крипером?
Тлумппп! — очередная бочка Антидектесовой микстуры полетела над городом. Фонтан пламени падал на и так уже горящие крыши. Аурелия объяла взглядом панораму Коленицы и окружающих ее полей. Только движение привлекало ее внимание; то, что не двигалось, — не существовало. По тесно застроенному городу, по хребтам его стен она скользнула слепым взглядом — оттуда уже никто не стрелял, не замечала она никакой активности.