Иные песни
Шрифт:
В стенах залы шесть дверей; все открыты или вырваны с петель, зща исключением северной, центральной — выполненной из бронзы и ликота, покрытой сложными барельефами. Над дверью висит рогатая башка неназванного какоморфа.
Перед дверью, с приложенными к плечам кераунетами и в безумно воющих доспехах, приготовились четыре Всадника Огня.
— Двое вошло и пока что не выходило, — сообщает вытер Аблазос. — Он остался там, в средине, на другие двери мы обрушили северные крылечки, удрать не мог.
— Закрыты?
— Они сами закрываются. Скрытые меканизмы
— Вы только меня, случаем, не подстрелите, — бросает стратегос, выглаживая складки верхней одежды. — Нее удивляйтесь, если та пара выскочит на вас: за это время наверняка успели полюбить его от всего сердца. Аурелия, открой.
— Я пойду с тобой, кириос.
— Нет.
— Я же дала клятву. Сам не пойдешь.
Стратегос какое-то время присматривается к ней, то есть, в течение двух ударов невидимой «Уркайи», когда сыплется штукатурка и трясутся стены.
— Останешься у дверей. Не двинешься с места, даже если он станет мне вырывать сердце. Дай слово рытера.
— Кириос…
— Дай слово.
Аурелия стискивает зубы, язык пламени стреляет вверх из ее головы.
— Не могу. Не дам. Нет.
Стратегос кивает.
— Хорошо. Можешь войти.
Аурелия оттягивает молоточек кераунета, проверяет пырос на наковаленке. Дядя Жарник поздравляет ее, поднимая руку. Аурелия шепчет молитву Госпоже. Она окутывается огнем, пыр загорается в ее жилах.
Пинок в бронзовую дверь.
Они входят.
Трупы. Западная стена увешана десятками голов различных экзотических рогатых животных; восточная стена открывается галереей хрустальных окон на панораму Москвы; обе стены длиной чуть ли не в два десятка пусов. Рогатые головы, в большинстве своем, упали и лежат теперь кучами, смешавшись с останками мужчин и женщин в драгоценных одеждах. Трупы, сплошные трупы. Хрусталь из окон теперь покрывает мозаичный пол на противоположной стороне зала; по хрустальным осколкам бродит высокий, черноволо… — кириос, кириос, кириос — не гляди на кратиста!
Аурелия подбрасывает к плечу спиральное ложе кераунета и стреляет Чернокнижнику в висок. Сразу же опускает и перезаряжает оружие.
Иероним Бербелек отрицательно качает головой. Идет к тому. Заслоняет ей цель.
Несколько предложений, произнесенных голосом кратиста на не известном Аурелии языке — стратегос отвечает. Какое-то мгновение они разговаривают по-московски. Аурелия всматривается в замок кераунета. Да не говори с ним! Убей его! Не разговаривай с ним! Это же кратист! Ударь на ходу! Не раздумывая! Не разговаривай! Снова Аурелия разглядывает замок кераунета. Куда девались те два гыппырои? Неужто приказал им перерезать себе горло?
Тем временем, не осознавая того, она отступила под стенку; рогатые головы над нею занимаются огнем. Девушка не поднимает взгляда. Шаги, хруст раздавливаемого хрусталя, шелест ткани, спокойные голоса двух мужчин. Лунянка стискивает зубы, слушает сквозь монотонный гул огня, сквозь шум ускорившейся крови.
Мужчины перешли на греческий.
— …но ведь это же были твои псы, это ты их разводил, твоя морфа.
— Ну да. В последнее время
— Ох, ведь одного ты не понимаешь: что ни говори, это была любовь. С ее стороны — естественно; но ведь и с моей.
— Миранда Айюда Каржанка…
— Сегодня уже одни только историки…
— Я много читал. Драмы, песни, стихи — сказки для народа. В самых древних источниках — никакого покушения не было.
— Это же более тысячи лет назад, ну да, больше тысячи. Но вот с этим покушением, ммм — а как думаешь ты, собачник?
— Не было никакого покушения.
— Не было покушения, но имеется Вдовец. Чем сильнее я ее любил, тем меньше оставалось Миранды в Миранде. Она уже не могла выдержать ни дня вдали от меня. А поскольку она не была в состоянии меня убить… Можно ли ненавидеть столь красивого щура? Но, можно и любить столь прекрасного щура? Как ты это делаешь, собачник?
— Вечерняя Госпожа наверняка была бы в состоянии меня убить.
— Ах, Шулима, она. Так. Тебе везет. Но твоя первая…
— Это было случайностью. Собаки.
— Случайности бывают всегда. Но ведь тебе ведома та бешеная боль после ее смерти, та чудовищная ненависть, отчаяние, которое само по себе есть ненавистью. Ведь ведома же, ведома.
— Во мне нет ненависти к людям.
— Это благороднее, чем презирать их. Необходим порядок и страх, еще — иерархия сильной власти, порядок подданства, в котором никогда не случится возможности перемешаться слабым с сильными, господ с рабами, любви с послушанием. Ты же и сам знаешь.
— Чернокнижник один.
— Можешь не верить, но эта морфа уже ожидала меня. В этой земле, в этих людях, в их истории, языках, религиях — она ждала меня, была готовой, необходимой, обладающей целью. Здесь именно посредством нее ведет дорога к божественному совершенству. Вдовец привел к осуществлению потенцию, что была более древней, чем он сам, он правильно считал керос. Погляди. Зимняя радуга…
— Это лунная ладья разрушает твой бестиарий.
— Красиво. Много веков назад я носился с идеей жениться на Госпоже, но потом представил, кто мог бы родиться из подобного союза и остался со своей властью. Понятия не имею, кто привел на свет Искривление, но это был не я. Что говорят кратисты ее бывших земель о ее возвращении?
— Она не возвращается.
— Возвращается, возвращается. Я слышал, будто бы Навуходоносор должен помазать твою дочку, собачник, воспитанницу Лакатойи. Так что — возвращается. Погляди. Снова пока…
Их дыхания, трещащий под каблуками хрусталь, шелест неожиданных перемещений — Аурелия подняла глаза.
Иероним Бербелек вытаскивает стилет с подобным языку пламени из груди крати… — человека, который был кратистом. Вытаскивает, глядит на него решительно и снова вонзает — раз, два, три, четыре — кровавое пятно расплывается на белой сорочке мужчины. На этот раз Иероним Бербелек опускает стилет, отступает на шаг. Левой рукой машинально проводит по идеально гладкой ткани собственного плаща.