Иные песни

Дукай Яцек

* * *

Лунарная криптомантия имела на Земле долгую и бесславную традицию, даже вавилонские астрологи не могли похвастаться здесь большими успехами. В свою очередь, лунные астрологи, более всего информированные, не имели причин (ни возможностей) предаваться наблюдениям Четвертого Лабиринта издали, так что нельзя было сослаться и на их опыт. Но пан Бербелек привез несколько старинных святилищных учебников из Библиотеки Лабиринта, разысканных для него Антидектесом Александрицем, и именно взятыми из них гравюрами он сейчас питался, наблюдая через хрустальную подзорную трубу с крыши портового бакхауза северный берег Утреннего Моря. Этой ночью как раз не было дождя, туман не заволакивал

города, на небе не было туч — подобной оказии нельзя было пропустить. Подзорную трубу стратегос взял на время из Воденбургской Академии. Ее закрепили на массивном треножнике, пара доулосов перемещала бронзовые обручи, направляя оптикум в соответствии с указаниями пана Бербелека. Огни порта и кораблей немного мешали ему, потому приказал поставить с восточной стороны высокую ширму. Ветер ежесекундно дергал ее, шумно лопотал тканью, что тоже мешало. Вообще-то, в последнее время Кратистоубийцу раздражало практически все.

Кроме него и доулосов на плоской крыше располагались четверо хоррорных с заряженными жарлачами; они улеглись в углах, но графитовые доспехи даже в полном сиянии Луны не позволяли заметить силуэтов солдат.

Пан Бербелек только что послал за горячей кахвой и водкой. После двух часов наблюдений он все еще не приблизился к заключению. Он рассчитывал на то, что, может, решит сама Госпожа… Но, все равно, пан Бербелек не заснет, кошмары становились все более ядовитыми, в течение пары десятков минут после пробуждения он не мог произнести слова на любом людском языке; не хотелось ему засыпать. В Воденбурге прозвонили час ночи; стратегос вытянулся на ликотовом стульчике. Перемещения этхерных макин, приводящих в движение Лабиринт Иллеи, следовательно — и нынешняя форма Лабиринта — являлись непосредственным отражением флуктуаций морфы Госпожи. Антос Иллеи Жестокой расцветал над розовыми водами лунного моря в форме конфигурации располагавшихся на небе ураноизовых конструктов, это видели все луняне. Вся проблема состояла в правильной интерпретации этих форм. Разложенные на крыше бакхауза вокруг пана Бербелека книги содержали гравюры с картами Лабиринта, составленными в дни исключительно важных событий: великих триумфов и поражений Госпожи, рождения ее детей, смерти сына, первого нападения адинатосов и тому подобных. Пан Бербелек сидел, заложив руки на шее, ночной ветер перелистывал тяжелые листы лунных книг.

— Пожалуйста, эстлос.

Антон отодвинул стопку инкунабул и поставил рядом поднос с чашкой парящей кахвы, бутылкой пажубовки, рюмкой и солонкой.

Пан Бербелек налил себе водки, выпил одним глотком.

— Эстлос…

— В чем дело? — рявкнул Кратистоубийца на Антона, удивленный тем, что тот еще не удалился. Заметив паническое движение слуги, опомнился. — Да, Антон, слушаю?

— Если у эстлоса имеется немного времени…

— Ну, говори, говори.

Антон нервно оглянулся по сторонам, словно опасаясь того, что его подслушают доулосы или хоррорные.

— Хотел бы просить разрешения, эстлос…

— Так?…

— Я хочу жениться.

Пан Бербелек замер с наполовину наклоненной бутылкой пажубовки и рюмкой в руке, после чего расхохотался.

Антон еще более смешался. Пан Бербелек заметил, что он сейчас пытается незаметно убраться с крыши, посему, налив себе очередную порцию и отставив бутылку, махнул слуге, чтобы тот приблизился.

— Ну, чего удираешь? Если я над кем и смеялся, то над собой. Я ее знаю?

— Это двоюродная сестра одной из домашних служанок эстле Латек. Эгиптянка, сейчас мы переписываемся. И, собственно…

— Ты перебрался бы в Александрию.

— Твой дворец там, эстлос, стоит практически пустым, пригодился бы кто-то, кто присмотрел бы за невольниками.

— Ты не выдал ее имени.

Антон опустил глаза.

— Мандиса, дочь Хеппуса и Издихар, из

Аблатепа.

— Мандиса, Мандиса… Это означает «Сладкая». Хммм. — Пан Бербелек перекатывал во рту щиплющую пажубовку. — Тебе известно, что Порте с Терезой останутся здесь?

— Да, эстлос.

— Это один из тех выборов, который определяет всю последующую жизнь; один из немногих, которые мы осознаем в момент принятия решения. В ту или иную сторону, — пан Бербелек указал рукой с рюмкой влево и вправо, — к такому Антону или вот такому.

— Да. Знаю. Честное слово, я все обдумал.

— Я даю тебе разрешение, даю. Сообщи мне дату свадьбы, наверняка не забуду про подарки. Не бойся, лично не появлюсь.

— Но, эстлос, для нас это было бы большой честью! Вот только…

— Знаю, знаю, под аурой Навуходоносора Кратистоубийца на свадьбе не был бы хорошим предзнаменованием. — Пан Бербелек сделал еще пару глотков холодной пажубовки. — Иди-ка сюда. Ну, иди. Встань здесь. Погоди… Вот, сейчас. Наклонись и погляди в этот окуляр. Скажи мне, что ты видишь.

Антон осторожно приблизил глаз к подзорной трубе.

— Не знаю, эстлос, какой-то узор… Я не знаю, что это такое.

— Но что он тебе напоминает. Ну, давай, первая же ассоциация.

— Сеть. Для ловли рыб. Правда, светящаяся.

— Сеть.

— Или раскаленное железо для клеймления скота и безумцев.

— О!

— Прошу прощения.

— Нет, спасибо. Тебе налить? Разогреешься. Держи.

— Кхккхх! Уфф. Можно ли спросить… ты гадаешь по звездам, эстлос?

— Ты, видно, и не поверишь, когда тебе скажу, что именно в этом и состоят занятия политикой.

— Эстлос…

— Табак. Так вот, скажи мне, Антон, какое будущее ты видишь для себя рядом со Сладкой? Не в звездах, а в собственных мечтах, в планах…

— Ну как… поженимся, у нас будут дети…

— Поженитесь, будете иметь детей — и что?

— Как: что? Не понимаю, эстлос.

— И только? Это все? — Пан Бербелек иронически усмехался. — Именно в этом, Антон, сын Порте, найдет покой, счастье и удовлетворение?

— Вообще-то, эстлос, я не думал над этим. Понятное дело, в детстве каждый мечтает о каких-нибудь сумасшедших приключениях, что он добудет славу, богатства, власть. Бог знает, чего добьется. Но ведь каждый потом становится старше. Все это сказки, а в жизни — работа и вечная усталость, и, прости, эстлос, вши в постели. А я с тобой и так увидал своими глазами больше, чем половина всех тех аристократов. Эстлос. Ребенок не понимает: может ли он спрыгнуть с этой вот высоты и не поломать себе кости, может ли он броситься на бегемота и не погибнуть, может ли он стать леонидасом, царем. Но он учится.

— Ба! Именно люди становятся леонидасами и царями, Антон.

— Знаю, эстлос. Но человек довольно быстро учится различать: кто будет царем, а кто — нет. Только маленькие дети путают доулосов и аристократов.

— Ну, ну, ты поосторожней, сам заговорил как софистес, — засмеялся пан Бербелек.

Антон отставил рюмку.

— Это все пажубовка… Ведь ее гонят в Сколиодои, правда? Выкручивает мысли и язык.

— Не будем преувеличивать, не в Сколиодои… Хотя, по сути дела, все спиртные напитки, это плоды Искривления, катализаторы межчеловеческих какоморфий…

Пан Бербелек поднялся, огляделся по крыше, перескочил над разложенными книгами. Глянул на Антона.

— Собери все это и снеси вниз.

— Эстлос.

— А когда у тебя уже будут эти твои дети и внуи, — усмехнулся пан Бербелек, — не забудь им рассказать и об этом: когда я пил ночью водочку с Кратистоубийцей на крыше, над Воденбургом…

— Со временем они научатся отличать сказки от действительности, — ответил на это антон, не глядя на пана Бербелека.

— Таак…

Форма уже была сломана, момент прошел, уже нельзя продолжать беседу в том же тоне.