Иные песни

Дукай Яцек

Из сеней, завешанных головами чудовищ пущи, Аурелия вышла на двор — в клубящиеся тучи проснувшихся насекомых, в жаркое сияние — в сад, в лес. Обозначенная выжженными на коре рунами тропа спустилась прямиком к рыбным прудам Острога. Заросшие зеленой шубой воды казались плоскими полянами, растянувшимися среди сомкнутых рядов деревьев. Лохматый мужик лениво пихал сучковатой дубиной в одном из прудов. Увидав Аврелию, он раскрыл рот, замер в половине движения, чуть ли не спадая за выскользнувшей из рук веткой в темную воду. Лунянка отступила в лес. Эти деревья — здесь все растущее, растет дико, даже то, что садится и разводится человеком: яблони, пшеница, лук — наполовину дикое, рвущееся на свободу, к формам древнейшим, пред-человеческим, бесцельным. Здесь, в глубинном антосе Святовида.

Буквально через пару десятков шагов, когда свет просеки

исчез между стволами, она совершенно потеряла ориентацию. Девушка шла так, как вели ее наклоны почвы, перепутавшиеся корневые системы, лабиринты то густой, то вновь редкой растительности. Она уже не могла избегать прикосновений леса, продиралась сквозь сырую зелень, паутины клеились к ее коже, растения обвивались вокруг ног. Все здесь было таким холодным и мокрым… Земля, она находилась на Земле, в мире грязи и хаоса. Но та же самая морфа отражалась и за пределами ауры Святовида — грязь и хаос, в телах и умах. Люди здесь какие-то недоделанные, недоформованные, растянутые между одной морфой и другой, без прямых линий и четких краев, неустанно пытающиеся помирить правду с ложью. Неужто все мы были такими, отсюда ли пришли, отсюда ли вытащила нас Госпожа? Неужто вселенная родилась из Лжи…? А стремится к совершенству, постепенно заменяя невероятное вероятным, неправдивое — правдивым. Эволюции и изменения закончатся в момент достижения Правды, которая может быть лишь одна, неизенная. Тем временем, живем во Лжи, живем Ложью, живем, потому что Лжем.

Девушка споткнулась об угловатый камень. Между замшелыми стволами открывалось выложенное плоскими булыжниками возвышение. В его средине — подошла, склонилась — был поставлен самый крупный камень, отесанный в виде пирамиды с гладкими боками. Теперь, естественно, тоже поросшими мхом. Пирамида была высотой в три пуса, но до половины ее закрывала куча насыпанного вокруг камня мусора. Разгребла его ногой — какие-то кости, черепа — присела на корточки — все похожего вида, жуки и многоножки убегают через пустые глазницы и под челюсти, когда она разгребает останки — не человеческие, эти черепа удлиненные, узкие, с низкими и плоскими лбами и клыками хищников — волки? Лисы? Собаки? Некоторые совсем уже ветхие, а некоторые, те что сверху, удивительно свежие, еще с кровавыми пятнами, не до конца очищенные червями. Кто их сносит сюда, с какой целью. Аурелия убрала их из под камня, ударила по нему открытой ладонью, затем стерла сажу. Как и предполагала, здесь была выбита надпись. Вистульские слова были ей не ведомы, хотя алфавит был латинский. Только одно бросилось в глаза: БЕРБЕЛЕК. Это могила, она стояла у могилы. Нашла арабские цифры: 1161–1179. Какой-то родич стратегоса. Стала искать имена рядом с фамилией. НАДИЯ. РЕГИНА. СЛЮВА. Быть может, это просто вистульские слова, которых она не понимает. Стратегос никогда не упоминал о ком-то таком. Может, это другая ветвь семейства? А есть ли у него вообще какое-то семейство?

От могилы отходило несколько тропинок, Аурелия выбрала, на первый взгляд, наиболее вытоптанную. Через десять с лишним минут она вышла на берег реки. Болотистая земля круто обрывалась к мутной, желтой воде. Тропа вела вправо, где на расстоянии в стадион берег опадал к широкому броду, раскрывающемуся на другом берегу в овальную поляну с десятком деревянных халуп. Одна из деревушек Острога, ленное владение Бербелеков. Уже дымили трубы, между постройками крутились люди. Аурелия прошла дальше, к деревьям, и уселась на поваленном стволе, наполовину закрытая зарослями. Отсюда она безопасно могла приглядывать за земной жизнью. Весьма часто это былор ее основным и единственным занятием, когда путешествовала со стратегосом по суше, морям и по воздуху над половиной земного шара — отступала в тень, смотрела и слушала. Все эти дни и ночи ничего другого для работы у нее не было. Даже если бы и хотела поговорить — все равно никто бы ее не понял, даже среди тех, кто знал греческий язык.

Даже с эстлосом Бербелеком ей не дано было встретиться в Остроге. Через Порте она узнала, что все дожидаются лишь возвращения «Тучелома», стратегос уже договорился с кем-то о встрече — тоже с королями? Хасер Обол проговорился о массовой переброске двух Колонн африканского Хоррора на границу с Вавилоном. Неужто стратегос и вправду готовился к фронтальному нападению на Семипалого? Без поддержки Эгипта, без поддержки ефремовых измаилитов и князей Инда, без перемирия с Македонией? Или, возможно, он уже получил эту поддержку? Тогда, с чьих земель

ему придется проводить это нападение? С чьих? Неужели он, все-таки, рассчитывал на то, что Навуходоносор будет смотреть на это сквозь пальцы? И это сейчас, когда Гипатия держит Лакатойю в плену?

Не то ее беспокоило, что ей не удается проникнуть разумом планы стратегоса, ведь потому-то он и был стратегосом, что конструировал такие планы, которых другие не могли полностью понять — но то, что в течение тех нескольких дней с пробуждения Аурелии до возвращения «Тучелома» эстлос Бербелек ни разу с ней не встретился. На какое-то мгновение лунянка даже подумала, что Янна-из-Гнезна, возможно, и права — и понимание того, что такая мысль вообще появилась, выгнало Аврелию чуть ли на целый день в острожские пущи, где ей не нужно было выносить чей-либо взгляд, стыд был исключительно ее. На Луне она бы с яростью моталась по спельникам и пыровищам до окончательной усталости тела и души; здесь же медленно бродила по долинам лесных ручьев и по оврагам, следя лишь за тем, чтобы не вызвать пожара. Встретила нескольких охотников. Значительно больше охотников, наверняка, видело ее, но она их не видела. Она поднимала в знак приветствия пустые руки. Неужели уже и здесь рассказывали о ней страшные сказки? Быть может, король Казимир догадывался правильно. Но если бы Госпожа ей запретила — голосом кого-то из своих гегемоном — Аурелия не полетела бы с Бербелеком. Следовательно, Госпожа желала, чтобы Аурелия сопровождала на Земле Стратегоса Лабиринта.

Чаще всего в Остроге ее видели они: охотники и звери — которых, не будучи ним родом, она не умела вовремя заметить и распознать, особенно хищников: горящие глаза во мраке и неожиданный шелест в зарослях. Леса Святовида были полны зверей, диких, самых диких, с морфой, которой не коснулось человеческое хитроумие, бесцельных, служащих исключительно целям Леса. Вскоре до нее дошло, что всего этого никак нельзя разделить — Святовида и леса — поскольку из не разделяли сами вистульцы. Во время своих путешествий Аурелия натыкалась на изготовленные ими топорные изображения, тотемные столбы, словно оси вращения разогнанной зелени, вбиваемые то тут, то там в соответствии с таинственным планом, не менявшемся на протяжении шаблоне — печать антома Святовида, но древнее самого Святовида. Ей вспомнилось одно из богохульств Антидектеса: сами по себе боги не существуют, но существуют их Формы, готовые для заполнения первой же встречной Мощью, рожденные вместе с рождением человека.

В усадьбе, кроме десятка хоррорных, Янны и стратегоса со слугами, по-видимому, не покидающими своих комнат в восточном крыле, проживало несколько пожилых вистульцев, с которыми, естественно, Аурелия никак не могла бы объясниться. От порте она знала о какой-то старенькой «хозяйке двора», комнаты которой находились под комнатами Иеронима — это, должно быть, была та самая эстле, которую видела в ночь своего второго пробуждения.

Аурелия встретила ее еще раз, в последнюю ночь.

Сразу же после заката прошел дождь. Луна гляделась в лужах внутреннего двора, странный вид. Сидя на каменном столе под дубом, Аурелия ела святовидовы груши и наслаждалась воздухом после ночного ливня — она знала, что об этом запахе после возвращения домой рассказать не сможет.

Смечками груш она плевала под колодезный сруб.

Седовласая эстле неожиданно появилась из тени сада. Рукава ее платья были высоко подкатаны, руки запачканы чем-то темным, нереальный лунный свет сгущал все краски. Старуха остановилась возле колодца, потянула журавль, опуская ведро в глубину, дерево громко затрещало. Аурелия молча глядела. Эстле вытащила ведро и склонилась, чтобы обмыть руки. И только тогда девушка узнала эту краску, отблеск этой черноты.

Она соскочила со стола.

Эстле оглянулась на нее.

— Это ты.

— Выходит, затем их держишь здесь, все эти своры собак.

— Аурелия, так?

— Кто это был?

— Моя дочка. Подойди.

Аурелия подошла. Эстле стряхнула ладони.

— Ты обязана его стеречь.

— Я его стерегу.

— Никогда уже после того не был он собой. Ее одну любил. Не верь в то, что о нем сейчас говорят.

— Кто же…

— Эстле Орланда Слюва из Москвы. Но умру я здесь, в Остроге.

Она сдвинула рукава вниз, отставила ведро. С близкого расстояния Аурелия видела многочисленные темные пятна на складках ткани, все платье было окровавленное — наверное, точно так же, как и во время их первой встречи, но тогда девушка не обратила на это внимания.