Инженер и Постапокалипсис
Шрифт:
— Тебе не за что винить себя! — ответил он. — Ты сделал для меня очень много. Ты стал моим единственным другом за всю жизнь! Но ты меня не понимаешь! И не сможешь понять! Потому что ты не один из нас! И ты никогда им не станешь! Уходи! Уходи, Дэвид, иначе ты погибнешь!
Стоял в полной прострации от того, что он кричал мне. Как же необдуманно было то, что сделал. Но изменить уже ничего было нельзя.
— Это неправильно, Эндрю, понимаешь, неправильно, — с отчаянием, понимая, что не смогу переубедить его, повторил, — ты не должен оставаться здесь!
— Почему мне никто никогда не давал права принимать решения?! — вдруг с внезапно накатившей злостью прокричал он. — Все за меня всегда решали! Должен идти туда, лежать там, принимать таблетки, когда говорят, есть, что говорят, отвечать на вопросы, когда задают, молчать, когда не спросили, а если с чем-то не согласен, то сразу на фиксацию и в наблюдательную палату! Не согласен и с этим — тогда бьют! Вдвоем, втроем! А я хочу принимать решения сам! Хочу жить, как человек! Я человек! Человек! Дай мне хоть раз в жизни принять решение самостоятельно!
Это было нечестно по отношению к нему — лишать его такого права после всего, что он пережил. Но с другой стороны, он был психически больным, недееспособным, и принимать за него решения, которые пошли бы ему во благо, было для меня не правом, а долгом.
— Послушай, очень хочу, чтобы ты выбрался, — поникшим голосом произнес, — в мире есть не только зло и бессердечность. Хочу, чтобы ты это увидел. Дождись меня, тебя очень прошу.
— Нет, — покачал головой Эндрю, — слишком долго подставлял тебя под опасность. Это мое решение, Дэвид, единственное самостоятельное в жизни.
— Оно неправильное, — негромко протянул, — прошу тебя, доверься мне — никогда не причинял тебе никакого зла. Желаю тебе только добра, и знаю, для тебя будет хорошо, а что — нет. Когда мы выйдем отсюда, ты сможешь принимать решения сам, но здесь, пока мы будем в стенах этой проклятой клиники, ты должен довериться мне!
— Ты слишком безрассудный и самоотверженный, Дэвид, — с ярко различимой горестью в голосе ответил тот, — ты готов отдать свою жизнь за другого, не думая о последствиях. Поэтому и не говорил тебе о том, что над нами здесь проводили эксперименты. И поэтому и не пойду с тобой дальше никуда. Такие, как ты, нужны обществу, а такие, как я, — нет. Дай мне принять хоть одно самостоятельное решение в жизни.
Окончательно поник. Мне было прекрасно известно, что он не станет меня ждать, а просто уйдет, куда глаза глядят, спрыгнет вниз — с его стороны можно было сделать это. Был бессилен, теперь уже поздно было пытаться что-то исправить: мне нужно было внимательнее следить за изменением его состояния. Но не мог же уследить абсолютно за всем! А теперь все уже было предрешено. Потерял второго пациента. Потерял…
— Это твое право, — с трудом выговорил, с болью смотря на него, — если ты хочешь идти сам — иди, не стану тебя удерживать.
До чего же больно сделалось мне в этот момент: отчетливо осознавал, не должен позволять депрессивному пациенту уходить из-под своего контроля. Психически больные люди страдают от искаженного восприятия действительности, они видят мир под иным углом. Этот факт нельзя назвать недостатком или дефектом — это
Но не справился. Не смог направить несчастного и зависимого человека.
— Хочу попросить тебя только об одном, — заявил, посмотрев на него с надеждой, — многое делал для тебя и теперь имею право просить тебя тоже сделать для меня кое-что. Если у тебя есть хоть немного уважения ко мне, — Эндрю посмотрел на меня, потирая затылок и, по-видимому, ожидая, что скажу, — прошу тебя только об одном: пообещай мне, что ты попробуешь выбраться из клиники. Через мужское отделение можно выйти в административный блок, где расположен главный выход. Ты должен попасть туда, понимаешь? Ты должен попасть в мужское отделение и оттуда — в административный блок. Утром было объявлено об эвакуации, потому все двери должны быть открыты: ты сможешь беспрепятственно уйти. Если же нет — в ординаторской на третьем этаже и на вахте на первом хранятся ключи: возьмешь ключ и откроешь двери. Оставлю их открытыми, если буду проходить там раньше тебя и если они окажутся все же закрыты изначально. Запомни. Двери на первом этаже. Оставлю их открытыми для тебя. Но ты должен попытаться спастись. Должен. Пообещай мне, что сделаешь это. Пообещай и сдержи свое обещание.
Пациент замешкался в нерешительности. Почти не мог видеть в темноте выражения его болезненного лица, но даже без этого мне было понятно, что он не знает, как поступить: ему не хотелось делать мне больно отказом, но и выбираться из клиники по своим убеждениям он тоже не желал.
— Пообещай мне, Эндрю! — сорвался на крик от безысходности, чувствуя, как жалко звучит мой голос.
— Обещаю, — почти шепотом проговорил он, но этот шепот разнесся эхом в пустоте, бывшей некогда огромным залом.
Не знал, верить ли его обещанию. Откуда мог знать, сдержит ли он его? А вдруг оно было произнесено лишь с целью вселить в меня надежду?
— Ты пообещал мне, — словно одержимый, сказал, — ты пообещал, понимаешь? Дал слово! Если ты обещаешь что-то кому-то, нужно держать свое слово! Ты слышишь меня?
Эндрю опустил голову и несколько раз кивнул.
— Ты пообещал мне, — повторил, чувствуя, как сам начинаю поддаваться беспросветному отчаянию.
Повисло долгое молчание: не знал, что еще сказать, но и уходить боялся, наверно, от понимания того, что уже никогда не увижу этого бедного замученного человека, который одним своим присутствием помогал мне не скатиться в бездну безумия и одиночества. А теперь… Боялся думать о том, что будет после того, как останусь один…
— Спасибо тебе за все, что ты делал для меня, — прервал повисшую тишину Эндрю, — всегда это буду помнить. Надеюсь, ты выберешься отсюда. Искренне желаю тебе этого.