Иоанниты

Жилин Сергей

Пожалуй, я был строг с Эдмором. Вот у кого сейчас глупое лицо, так это у меня. Вот я точно улыбаюсь глупее всего на свете. А уж голос у меня становится…

– Это… Кристин, ты знаешь…

– Вы там шпионите за нами? – обижено прокричал обнаруживший нас Эдмор.

И он окончательно сбил меня с мысли.

Иногда люди просто знают что-то. Им никто не говорит, им неоткуда узнать, им негде подслушать. Но, тем не менее, они просто что-то знают. Я знаю, что прошло много времени. Слишком много часов моей беспомощности, за которые любой вменяемый человек, плохо ко мне относящийся, должен был бы убить меня.

Я

знаю ещё кое-что: он не стал меня убивать. И тот другой не стал. В общем, у них было более чем достаточно рук и времени, но они меня не убили. Это очень досадно по двум причинам: потому что непонятно, и нужно долго ломать голову, а ещё потому что я жив, так что от работы мозгами меня ничто не освобождает.

Разве я так много грешил, чтобы не заслужить смерть и покой? Разве Бог допускает такую судьбу своему верному рабу? Или у него есть на меня какие-то планы? Стоп, я говорю полную чушь. Когда это я стал верить в Бога? Митих тоже вряд ли, так что это должны были проскочить мысли Виктора.

Так что я помню? Помню боль, мелкую, но жутко надоедливую. А ещё полное отсутствие сил, так что это как хотеть чесаться, но быть не в состоянии. Могу только веки приподнимать, но за ними столько колючего света, что лучше этого не делать. Меня кто-то толкает, меня касаются чьи-то руки. По-моему, это обыск… да, точно: отобрали Лисицу – я даже дёрнул немного рукой, пытаясь им помешать.

Сколько, кстати, их?

И что с дочерью? Виктория! Дочь – это уже повод встать, повод побороться. Ноги же шевелятся. Или мне так кажется? Нет, они же должны шевелиться. Тогда осталось сделать последний рывок. Не вышло, но надо ещё постараться. Одну минуту, я только что шевельнулся или нет? Если нет, то для последнего рывка явно рано.

Теперь меня схватили и тащат. Ноги волочатся по холодным полам – теперь я их хотя бы чувствую. А ведь они шевелились… якобы.

Это длится дольше, чем я думал. Не уверен, что правильно оцениваю время, но путешествие по странному шумному месту мне кажется уже очень долгим. Могли бы уже бросить меня абы где. Куда я денусь?

Стискивают, что становится ещё больнее. Должно быть, иоанниты, потому как другому так сдавливать не под силу. Но да бог с ними. Заклюю, когда буду чувствовать себя лучше.

А теперь стало очень больно коленям: вспышки боли происходят часто, через равные промежутки времени. Должно быть, бьются о ступени. Верно, меня тащат вниз.

Закончились грёбанные лестницы. Чуть было не забыл про Викторию.

В конце концов, меня укладывают на что-то жёсткое. Нет, не как камень, но тоже достаточно жёстко. Я ещё ожидал, что меня швырнут, как кулёк с тряпками. С чего вдруг столько доброты?

А вот теперь я не знаю, сколько времени прошло. Я отключился и бог ведает сколько пробыл без сознания. Могут лишь предположить, что раз тело меня уже слушается, должно было пройти немало. В самом деле, руки и ноги двигаются, голова послушно мотается из стороны в сторону. Глаза открыть по-прежнему страшно – у меня ушли долгие минуты, чтобы заставить себя это сделать.

Напрасно я с ужасом ждал колючий свет – там, где я оказался, довольно темно. Слабый источник света неподалёку, но увидеть его не выйдет, пока не поднимусь.

Подняться… да, некоторые способны на такие подвиги, слышал.

Я принимаю сидячее положение, но меня ведёт так, что чуть не валюсь обратно. Цепляюсь

руками за края своего ложа и с трудом удерживаюсь. От резкого движения глаза затягивает чёрная пелена, сопровождаемая неминуемой слабостью, тут ещё и ощущение удушья.

Покачиваясь, как буй в море, я со временем прихожу в себя. Глаза через силу различают очертания в подвальной полутьме. Вспоминаю ступени, значит, я в грёбаном подвале. Свет исходит от пары никудышных фонарей, что в обоих концах помещения. Еле различимы прутья решёток, камеры слева, справа и напротив.

Здесь сухо, даже тепло, но вот темнота просто невыносимая. Подо мной жёсткие нары – больше в камере нету ничего, по крайней мере, я не в состоянии что-либо разобрать.

Отдельный разговор о решётках: поначалу спутал толстенные прутья с рельсами, установленными стоймя. Таких даже для слона будет с избытком. Вот только иоанниту будет в самый раз.

Это смелое замечание наводит на рассуждения. Пусть голова трещит так, что не до рассуждений, но я пораскину мозгами, ибо потом будет некогда. Раз у Монарха есть камеры для иоаннита (возможно, также для аронакесов, чёрт знает), то кого именно он собирался в них сажать. Не поверю, что он станет церемониться с предателями, так что остаёмся мы с дочерью, но о ней ему могло быть не известно ничего.

А на кой я ему нужен живым? У него было достаточно возможностей оценить моё к нему отношение, поэтому обсуждать нам нечего. Кроме как для беседы, сохранять мне жизнь не имеет смысла.

Бог ты мой, чего же я такой эгоист? Вздрогнув так, что в глазах потемнело, я вытянул, насколько можно, шею и всмотрелся в соседние камеры. Постарался вообще не моргать, чтобы поскорее свыкнуться с темнотой, но просидел так не меньше десятка минут, пока неясные контуры стали принимать вид человеческих тел. Справа никого не оказалось, зато слева точно кто-то лежит на койке. По впечатлению, это Адам растянулся без памяти. Остальных не разглядишь, потому как в камерах напротив темнота стоит стеной.

Что мне остаётся, кроме как молиться за жизни Виктории и… кто ещё мог выжить? Дюкард, Дени – они получили слишком много пуль. Ещё мог уцелеть Роде, я не видел, что с ним случилось.

Мать честная, только бы им сохранили жизнь, как Адаму. Однако это сильно меняет вопрос о нашей надобности Монарху. Я изловчусь придумать причину, почему преступный гений заинтересовался мной, но вот зачем ему церемониться с бандой Бестии… Его отряд должен был чётко осознавать, кого брать живым.

Дыхание становится ровнее, слабость испаряется, меня перестаёт шатать, как дерево в ураган. В какой-то момент я даже начал чувствовать пальцы, руки, лицо. Повреждения не должны быть серьёзными: меня ударили не смертельным заклинанием, такое даже людям кости не сломает. Остались синяки, да и те скорее зудят, чем горят болью.

Я остался без шляпы, остальная одежда на мне. Из-под пальто исчезла ременная система – должно быть, её цинично разрезали, не совладав с хитрыми застёжками. Исчезла Серая Лисица, всё оружие, обоймы, я остался без Ищейки. Даже мелочь и мусор, которые порой обнаруживаются в карманах, вычищены подчистую. Старательно работая руками, я ощупал и перерыл все карманы и тайные отделения – пусто оказалось везде, кроме одного тайника… Никто не обратил внимания на небрежно заштопанный лацкан и не отыскал в нём агатовую иглу.