Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

Полухина Валентина

Он любил Польшу?

О, да. Он дружил с Милошем — я знаю Милоша много лет, с тех самых пор, когда он стал диссидентом. Я как-то пригласил их с Бродским на обсуждение проблем современного мира; сохранилась запись этой беседы. Могу вам ее дать. Милош говорил очень много. Бродский — не очень, потому что опоздал. Он мчался из Нью-Йорка. Но его голос все равно слышен.

Расскажите подробнее о вашей встрече с Ахматовой.

Когда я приехал в Советский Союз по поэтическому обмену, о котором вам рассказывал, я попросил разрешения увидеться с Ахматовой. Меня привез туда мой русский переводчик, переводивший англоязычную поэзию — разумеется, неполитическую — на русский. Это был сломленный человек. Сначала ему покровительствовал Бухарин, но после того, как Бухарина уничтожили,

его тоже отправили в лагерь. Но к тому моменту он уже успел освободиться. Он был старым другом Ахматовой, еще по Цеху поэтов. Теперь же, окончательно сломленный, он был моим переводчиком и гидом. Итак, он привез меня к Ахматовой, и вдруг откуда ни возьмись возникла какая-то женщина, сказавшая, что она из Союза писателей, — я не знал, кто она такая. Но Ахматова знала и мой переводчик знал, потому что он сказал мне, когда мы вышли, что эта женщина — стукачка. КГБ не хотел оставлять Ахматову со мной наедине. Поэтому мы говорили о безопасных вещах, и Ахматова сказала, что любит печеные яблоки со сливками и т. д. Потом мы немного поговорили об акмеизме, и они с этим несчастным старым русским, имя которого я сейчас запамятовал, вспоминали 1912 год или что-то вроде этого — то время, когда движение переживало свой расцвет и когда они оба выпускали книги… Они встречались, уже увенчанные лаврами, и толковали о будущем. Они говорили: "Что за будущее нас ожидает! Грядет новый расцвет поэзии!" И вдруг их глаза встретились, и Ахматова заплакала. Она не могла сказать, чем вызваны ее слезы. Я понял это без слов. И вы это понимаете. Но Ахматова, в присутствии стукачки, не могла объяснить, почему она плачет, вспоминая свои надежды на высокое будущее России. Я был тронут до слез. Трагедия целого поколения уместилась в одной минуте.

У вас есть стихотворение Иосифу, написанное после его смерти. Можно мне включить его в мое собрание?

Конечно. Это отрывок из моей поэмы, получившей премию "The New England Poetry Club Prize" в качестве лучшего стихотворения, напечатанного в 1998 году.

Перевод с английского Лидии Семеновой

Бродскому

В ночь смерти над поэтом громкий хор

Его метафор крылья распростер.

Переодеты музами — клише

Бикфордов шнур поджечь готовились уже.

Жаргон тайком вползал в троянского Пегаса,

Готового, хрипя, домчаться до Парнаса.

Взбесились восклицания, повторы,

И грабят нагло полуправды-мародеры.

Удерживал светила в небе взгляд.

Глаза закрылись — и начнется звездопад.

Поэт еще способен подавить

Весь этот бунт, беспомощную прыть.

Он — прах, но пульс его, как давний гром.

Он — гонг, и гул не заглушит удара.

В горгулий обратившись и горгон,

Мы — песнь его, свидетели кошмара,

Осколки ямбов после похорон.

Сердцам и легким, и всему у нас внутри

Он сообщил простой двухтактный ритм,

В котором тело дышит, плачет, говорит.

Но и сквозь гнев мерцает нам покой —

Того не зная сам, блажен, блажен любой:

Нам непонятное, чужое ремесло —

Искусство всех заранее спасло.

Не черви обживают черепа —

Стихи, стихи, размера мощная стопа

Вращает всё, и ритмы вьются роем

От зноя до снегов. Он так весь мир настроил. [151]

Редакция 2000 г.

Не черви

Бродскому

Поэт скончался, и в ночном затишье

Его метафоры, освободившись,

Над телом встали, празднуя свободу.

Под маской муз банальности-уроды

Напыщенностью пышут, и к Парнасу

151

Перевод с английского Вероники Капустиной.

Жаргон угнал троянского Пегаса.

Бунтуют восклицательные знаки,

И полуправд бродячие собаки

Скитаются под небосклоном мерзлым,

Где мертвым взглядом вытравлены

звезды.

Но пульс его, отлитый в форму строчек,

Наперекор гниению, грохочет.

И этот гром ни колокол, ни книга

Не заглушит — но мы во власти мига

Всё ловим прежних призраков впустую,

А грохот наполняет тьму густую…

Сердцам и легким не перебороть

Телесных форм — пусть целый мир им тесен:

Возможно, мы — лишь ямбы его песен,

И в стихотворном ритме бьется плоть?

Но будет в буйстве этом, несомненно,

затишье: мы тогда благословенны,

когда о том не знаем, и искусство

нам кажется навек лишенным чувства.

Не черви в этом черепе, но ритмы

кишат и извиваются. И видно,

что круг времен — от снега до цветенья —

еще одно его произведенье. [152]

152

Перевод с английского Сергея Панцирева.

ДЕРЕК УОЛКОТТ [153] , НОЯБРЬ 2004, НЬЮ-ЙОРК

Роджер Страус опубликовал вашу биографию, написанную Брюсом Кингом. Впечатляющий труд! Сотрудничали ли вы с ним?

Да, я отвечал на его вопросы, но он все равно многое перепутал. На самом деле я ее внимательно так и не прочел. Но Брюс Кинг работал как машина, без устали: он опросил огромное количество людей.

Во всяком случае вы не возражали против биографии. Почему, как вам кажется, Иосиф так сильно противился тому, чтобы кто-нибудь написал его биографию?

153

Дерек Уолкотт (род. в 1930 г. в г. Кастри на о-ве Сент-Люсия, о из Наветренных островов в составе Малых Антильских) — поэт, драматург и эссеист. Окончил Университет Вест-Индии (Кингстон) в 1953 году, а в 1957-м получил стипендию Фонда Рокфеллера на изучение американского театра в Нью-Йорке. По возвращении на родину основал в Тринидаде театральную мастерскую (Trinidad Theatre Workshop), ставшую первым антрепризным театром в Вест-Индии. В 1969-м его пьеса "Dream on Monkey Mountain" была с большим успехом поставлена Мемориальным театром им. Юджина О'Нила в Ватерфорде, штат Коннектикут. Вслед за ней последовали сборники стихов и пьес: "Another Life" (1973), "Sea Grapes" (1976), "Remembrance and Pantomime: Two Players" (1980), "Selected Poetry" (1981), "Collected Poems 1948–1984 (1986), "The Arcansas Testament" (1987), "Omeros" (1990), "Three Plays" (1992), "Poems 1965–1980" (1992), "Odyssey: A Stage Version" (1993), "The Bounty" (1997), "What the Twilight Says: Essays" (1998), "Tiepolo's Hound" (2000), "The Prodigal" (2005). Лауреат Нобелевской премии по литературе (1995).

Вне зависимости от того, кто ее будет писать?

Да. Написанию биографии как таковой. Наследники Бродского утверждают, что в течение пятидесяти лет ни одна биография не должна быть написана. Так хотел Иосиф.

Пятьдесят лет!

Да, полсотни лет.

Нельзя же запретить биографам работать.

Наследники попросили всех— друзей и исследователей Бродского — не сотрудничать ни с кем, кто планирует писать его биографию.

Все равно им не удастся этого предотвратить. От кого исходит эта просьба — от Энн или Марии?

От них обеих, я думаю. Мы вчера встречались с Энн, и она дала мне свое милостивое согласие на этот сборник интервью, считая, по-видимому, что он неким образом заменяет биографию.

Почему вы должны спрашивать ее согласия на интервью?

На сами интервью не должна, но если я собираюсь приводить в них цитаты из стихов Бродского, тогда должна. В своих интервью, особенно с нерусскоязычными людьми, я стараюсь цитировать как можно меньше. Я бы хотела поговорить с вами не столько о вашей поэзии, сколько о дружбе с Иосифом, если вы не против. Судя по тому, что вы до сих пор упоминаете Иосифа и в стихах, и в публичных выступлениях, вам его не хватает.