Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
Шрифт:
Иосиф, в зеленом плаще, словно лист
в прозрачном потоке, в толпе других листьев, текущих
от окраины к центру, и тонущий в них? [156]
Завидная участь статуй; вот она, тяга к ней:
по дороге на лекцию, ежедневно, в Милане
я миновал стойкого, бессмертный друг, полководца
с мрачно-зеленым конем его, даже по выходным.
Войны над ним бушевали, но он не спешился.
В благозвучной ли пал он битве, погиб ли он от огня
156
Перевод с английского Сергея Панцирева.
взрыва, снаряда? Бронзовый, в мыле, конь
промчался, сверкая от пота, в летнем солнце.
У
Наша-то конница была лишь атакой волн,
пеною оперённых, вздыбившихся в броске.
На какой, кто знает, войне он сражен был и выстрел чей
Подкосил коня с его ржаньем? Участь фонтанов.
Бедный герой, островок среди транспортной суеты,
Отринувший утешенье липы, тень ее, колыханье
и сверкающую медалями каштановую листву.
Участь колонн. Безмолвие. Участь колоколов.
Упокоение ширилось воскресной аллеей в Милане.
Свет по утрам заливает площадь, падая слева.
Диото [157] с долгими тёнями, где колокола легко
восторженно рвут плеву воздуха, синеву неба,
срезающую углы, параллели де Кирико,
и где, фыркающий беззвучно, мощномудый конь,
чья понурая морда гласит о смерти
всадника, сдерживает свой вздох столь долго, намного дольше,
157
Собор (ит.).
чем мы свои на нашем острове суеты.
Любовь к Италии, против желания, крепнет
и разрастается вместе с солнечным светом в Милане.
Ибо мы всё еще ждем свиданий, неважно где,
чтобы вновь усесться за стол под ошеломительный шум
дивной аллеи Милана; вот где! Он ли то был,
Джозеф в оливковом глянце плаща, словно лист,
несущийся в ясном потоке с толпою листьев
от окраины к центру и тонущий в их толпе? [158]
158
Перевод с английского Александра Леонтьева.
ДЖОНАТАН ААРОН [159] , НОЯБРЬ 2004, БОСТОН
Иосиф посвятил вам стихотворение "Ех Voto" (1983) [160] . Нравится ли оно вам? Помните ли вы, что предшествовало посвящению вам этого стихотворения?
Я очень люблю это стихотворение. Это не перевод, а стихотворение, написанное Бродским непосредственно по- английски. Там есть такие строки: "The farther one goes, the less / one is interested in the terrain" ("Чем больше странствуешь, / тем меньше интересуешься пейзажем и людьми". Или: "Чем дальше уезжаешь, / тем меньше интересуешься новыми землями"). Они проливают свет на мироощущение Бродского в то время. Ему нравилось в Америке, и ему начинало нравиться быть американцем. Но он всегда оставался русским в, душе и, понятно, безгранично преданным России. Изгнание тяготило его. Мы нередко говорили с ним об этом. "Ех Voto" написано как раз о том, что значит свыкнуться с изгнанием, какой это долгий и болезненный процесс.
159
Джонатан Аарон — поэт, преподаватель литературы в Эмерсон-колледже в Бостоне. Степень бакалавра по литературе он получил в Чикагском университете, а кандидатскую степень — в Йельском. Автор трех стихотворных сборников, два из которых, "Second Sight" (1982) и "Corridor" (1992), уже увидели свет, а третий, еще не имеющий названия, должен выйти в марте 2006 года.
160
Впервые напечатано в "The Time Literary Supplement" (June 26, 1987). Вошло в кн.: Joseph Brodsky. Collected Poems in English. N. Y.: FS&G, 2000. P. 318.
Как бы вы охарактеризовали свои отношения с Иосифом?
Я не могу охарактеризовать свои отношения с ним. Мы познакомились в марте 1973 года и, как это часто случается, моментально сблизились. Рождество 1973 года Иосиф провел со мной и моими родителями. В последующие годы мы виделись очень часто, а созванивались по нескольку раз в неделю. Иосиф давал мне советы, наставлял меня, бесконечно помогал и поддерживал в моих
Помните ли вы вашу первую встречу?
Очень отчетливо. Издательство "Penguin" только что выпустило сборник его избранных стихов [161] , и по этому поводу был организован поэтический вечер. Читать Иосиф должен был в Вилльямс-колледже, на северо-востоке Массачусетса, где я тогда преподавал. Меня попросили почитать на презентации переводы его стихов. Я читал по-английски, Бродский — по-русски. И так свыше двух часов. Публика состояла из студентов колледжа и по меньшей мере двухсот русских или русскоязычных людей, приехавших послушать Иосифа аж из Нью- Йорка и Бостона. После чтений мы отправились ко мне домой, где была организована вечеринка — в те годы подобные мероприятия всегда сопровождались таким домашними вечеринками, — с участием студентов и преподавателей. Иосиф задержался позже остальных. Мы не говорили о литературе. Мы говорили о Второй мировой войне, о русских и немецких самолетах и танках, о солдатской униформе и, конечно, о стратегии и тактике. Он играл с моими котами. Мы оба интересовались подобного рода вещами, и этот обоюдный интерес стал мостиком к нашей дружбе. Если бы я попробовал тогда вовлечь его в разговоры о литературе, то мы вряд ли бы встретились еще когда-нибудь.
161
Joseph Brodsky. Selected Poems. Foreword by W. H. Auden. Translated and Introduced by George L. Kline. Penguin, 1973.
Находились ли вы под его влиянием?
В поэтическом смысле, думаю, нет. Но в человеческом — вне всякого сомнения. Взять хотя бы то, что он просветил меня по части русской истории XX века. До встречи с Иосифом я думал, что Ленин — хороший малый, которого предал Сталин, и что Троцкий — этакий строптивый ангел, и
так далее и тому подобное. Сейчас меня просто тошнит, когда я сталкиваюсь с подобным образом мыслей. Иосиф никогда не читал моралей, не разглагольствовал о советском тоталитаризме. Скорее он рассказывал о том, что пережил сам. О своих родителях. О друзьях, которые остались там. Он посоветовал мне прочитать воспоминания Надежды Мандельштам. Можете представить, что это было за открытие!
В статье "Song of the Atom" [162] , написанной вами вскоре после смерти Иосифа, вы называете его одним из величайших писателей современности.
Совершенно очевидно, что Иосиф был одним из главных русских поэтов XX века. Но он также был одним из самых оригинальных и мощных представителей англоязычной художественной прозы XX века. Как ему это удалось — пусть в этом разбираются авторы бесчисленных кандидатских диссертаций, которые не заставят себя долго ждать. Бродский — писатель, обладающий исключительной самобытностью в двух языках и в двух литературных традициях. В этом смысле с ним сравним, на мой взгляд, лишь Джозеф Конрад. Конечно, именно русскость придает столько обаяния его эссе — одним из самых оригинальных из написанных на моем языке за последние пятьдесят лет. Я также уверен, что американский опыт Иосифа придавал еще одну грань его стихам, написанным, скажем, начиная с конца 1970-х и до самой смерти.
162
Poets and Writers. Vol. 24, № 3. 1996. P. 16–21.
В России Бродский считается завершающим звеном в цепи великих русских поэтов ХХ века — Блока, Хлебникова, Цветаевой, Пастернака, Ахматовой. На Западе Бродский-поэт известен главным образом в переводе. Несмотря на это, ему удалось достичь значительного и влительного положения в литературной среде, особенно в США. Как вы это объясните?
Как вам прекрасно известно, формально образование Бродского насчитывает восемь классов средней школы. При этом он обладал необычайно широкими знаниями. Своеобразными, но чрезвычайно обширными. Ко всему, что он писал или говорил, Бродский подходил с совершенно неожиданной, глубоко оригинальной точки зрения. В официальной беседе или за дружеским столом одновременно проявлялись его невероятная образованность и абсолютная трезвость мысли. Он дружил с выдающимися писателями своего времени — Дереком Уолкоттом, Шеймасом Хини, Чеславом Милошем, Октавио Пасом, — и все они восхищались им и бесконечно его любили.