Иосиф Трумпельдор. Гехолуц. Новый путь: Биография. Воспоминания. Статьи
Шрифт:
— В Палестине, — говорил он, — до сих пор нет еврейских сторожей и нет почти еврейских рабочих. Наших рабочих нет там потому, что трудно им конкурировать с туземцами, с арабами, у которых меньше культурных потребностей: в газете, книге, одежде, пище. От всех этих, связанных с более высоким культурным уровнем, потребностей городскому жителю трудно отвыкнуть. Мы, прошедшие огонь и воду, проливавшие кровь свою за чужие идеалы, отправимся в Палестину и создадим там образцовую во всех отношениях колонию, которая не будет пользоваться наемным трудом; мы покажем другим пример, что при желании можно обойтись в земледелии без эксплуатации чужого труда, ибо для Палестины важнее создать землеробов, а не земледельцев. Такова первая задача. Но есть и другая: организовать группу сторожей, которая будет уходить в другие колонии и наниматься для охраны, для "Hagana". Это дело новое, но колонисты поймут, что мы будем служить им не за страх, а на совесть. Ведь служа у частного колониста, мы этим самим делаем общее национальное дело, ибо имущество отдельного лица в Палестине так же дорого, как и имущество национального фонда. Понятно, мы должны стремиться к тому, чтобы земля в новой Палестине принадлежала всему народу, но в то же
Труд и охрана еврейского имущества в Палестине — таковы были лейтмотивы проповеди Трумпельдора. Проповедовал он эти принципы всем, но осуществить эти идеи он считал не всех способными. Не все могут, не все достойны. К народному делу, по его мнению, должны подходить только честные, сильные телом и духом. И из 125 зарегистрированных членов нашего сионистского кружка Трумпельдор выбрал лишь одиннадцать, с которыми он мечтал, по возвращении в Россию, отправиться в Палестину, еще в 1906 году. Он надеялся, что сионистские круги помогут этой группе и средствами, и информацией. Он предложил этой "коммуне" обратиться к М.Усышкину,55 которого он помнил еще со времен своей сионистской деятельности в Пятигорске, когда он, Трумпельдор, был председателем тамошнего сионистского кружка, а Усышкин — уполномоченным этого района. М.Усышкин, по его мнению, человек последовательный и энергичный, обладающий железной волей; притом, ведь именно Усышкин выступил с проектом, чтобы еврейская молодежь отбывала в Палестине определенное время сионистскую повинность, так что идея группы должна быть близка ему; и он, по всей вероятности, окажет всяческое содействие делу организации еврейской охраны в Палестине. Интересно отметить здесь, что позже, уже после возвращения из плена, мы в Петербурге получили от М.Усышкина по поводу наших планов о еврейской охране ответ, который гласил: "В Палестине не было, нет и не может быть еврейской охраны"... Конечно, не только этот ответ был причиной тому, что наша группа не уехала в Палестину в 1906 году. Были и другие причины, которые заставили Трумпельдора отложить это дело на некоторое время.
Наступила Пасха 1905 года. Пленные евреи стали перед вопросом, как добыть мацу. Ведь они не ели хомец, когда были в огне, в Порт-Артуре, тем более — теперь. И все, без исключения, как-то само собою устремили взоры на Трумпельдора; он, мол, может помочь в деле получения мацы; он, как представитель пленных евреев, должен представить докладную записку японской власти об отпуске на пасхальные дни муки вместо хлеба. И действительно, Трумпельдор отдается этому делу так, как только он умел отдаваться. Хлопочет перед японцами, разъясняет им, в чем тут дело, что такое для евреев Пасха, маца и прочее. Японцы согласились выдать муку за две недели до праздников. Трумпельдор был счастлив: все евреи имели мацу и могли устроить Пасху по всем правилам религии.
— Да разве вы религиозны, что так хлопочете о маце? — спрашивали Трумпельдора наши доморощенные "философы".
— Чудаки, — отвечал им покойный, — Пасха у евреев — не религиозный праздник, а символ освобождения от рабства, а маца — это народный обряд, который следует чтить, если живешь среди народа.
VI. "Жид — безрукий учитель". Борьба. Школа или Mazeiwa?
Десять тысяч пленных разных классов и рангов, десять тысяч здоровых молодых людей, копошившихся целый день, как в муравейнике, трудившихся кто над чем. Среди всей этой многоголовой и пестрой массы единственной фигурой, рельефно выделявшейся над общим уровнем, была фигура Иосифа Трумпельдора. Он трудился день и ночь: преподавал в школе, издавал еврейскую газету и писал статьи для общей газеты, которая, при его содействии, стала издаваться в лагере под названием "Друг"; посещал ежедневно "чаепития", устраивал лекции, беседы, собрания, и при всем этом сам успевал еще изучать японский язык. Скоро он научился разговорной японской речи. Это и помогло ему найти среди японских солдат, охранявших нас, японца-еврея. И узнал он у этого японца-"иудея", что в Японии имеются еще евреи, что и они молятся в талес56 и тефилин,57 что их синагога непохожа на японский храм с идолами, у них идолов нет; в какой-то праздник они в течение 8 дней едят мацу; в Иокагамском округе живет их около 600 семейств такой веры. Трумпельдор собирался даже съездить туда, в эту "иудейскую" деревню, с целью изучить детально, что это за секта, но японские власти не разрешали пленным солдатам разъезжать по стране.
На редкость симпатичный и мягкий в личной жизни, ценный товарищ, он в общественной работе был человеком с твердым и властным характером, с огромной самоуверенностью и с деспотическими замашками. Был, однако, один случай, когда, вопреки своей самоуверенности и при всей своей неспособности терпеть критику и противоречие, Трумпельдор все же уступил убеждениям своих друзей.
Его друзья видели ясно, что его план организовать всю десятитысячную массу пленных, всю "кобылку", как прозвали русских военнопленных, есть мертворожденное детище, которое может стать опасным и обрушиться на породившего его. Все знали, что о Трумпельдоре уже плетется среди русских пленных ужасная легенда. Все знали об этом, только он один не знал и не хотел этого слышать. А план его состоял в том, чтобы созвать "сейм" всех военнопленных не только нашего двора, но и других близлежащих к Хамадере дворов.
Схема была следующая: каждые сто пленных выбирают по одному представителю; эти делегаты выбирают из своей среды временный исполнительный комитет, который должен в самое короткое время выработать "конституцию" и созвать "сейм", который будет высшим органом самоуправления военнопленных. План не был осуществим ни с практической, ни с политической точки зрения. Политически это дело зависело от японских военных властей, а практически — от "кобылки". А "кобылка" и так уже
Вскоре после этого Трумпельдором овладело новое увлечение, новый план. Теперь этот план кажется наивным, но тогда он, и не только он один, верил, что его шаг возымеет действие на царя и его министров.
Еще задолго до дней российской свободы 1905 года стали доходить к нам сведения, что нам, евреям-артурцам, или вообще евреям-военнослужащим действующей армии, дарованы права "николаевских солдат", то есть, повсеместное правожительство.59 Трумпельдор нахмурился: "И только? Стоило воевать... Нет, этого не будет!" И вот он выпускает воззвание ко всем евреям-пленным, в котором в категорической форме предлагает заявить царю, что если он не даст всем евреям России прав гражданства, то и не надо нам подачки в виде "правожительства", не ради этого воевали мы и проливали кровь за Россию.
Это воззвание вызвало целую бурю. Пленные евреи разделились на согласных подписать такое заявление царю и не согласных. Это было, однако, не чисто теоретическое различие во мнениях. Несогласные боялись, что если будет подано такое заявление Николаю II, даже без их подписей, тогда и им, несогласным, не сдобровать.
И началась баталия. Трумпельдору приходилось выдерживать форменные атаки. Несогласные действовали вовсю. Они требовали от него, чтобы он порвал заявление и перестал даже думать об этом, так как эта затея только повредит пленным. Но Трумпельдор твердо стоял на своем. Он все время твердил одно: "Мы обязаны так поступить, это наш долг; довольно быть рабами, пора показать "им", что мы не нуждаемся в обглоданных костях..." Но и несогласные не уступали. Каждый день происходили собрания, митинги, предложение следовало за предложением, но Трумпельдор стоял на своем. И он победил. Решено было, что подписывают заявление те, кто желает. Таких желающих набралось 130 человек. Эти 130 человек, подписавшихся под заявлением, дали Трумпельдору полномочие действовать в Петербурге по своему усмотрению. А его усмотрение потом, когда он всё это на свободе обдумал еще раз и еще раз, было: предать всю эту затею забвению, так как она не реальна, не имеет под собою почвы, да и не нужна. Новая, свободная, демократическая Россия даст всем национальностям, населяющим ее огромную территорию, права не только гражданские, но и политические; евреи тоже, по всей вероятности, получат от "Российского Учредительного Собрания" свой "сейм". Так он думал тогда.
В плену выяснилось, что порт-артурский еврейский гарнизон богат: у него имеется большой остаток наличными, около 10000 рублей, от своей молельни. Дело в том, что, как известно, в Порт-Артуре евреям жить запрещалось. Но под разными предлогами их там скопилось довольно большое количество; то были купцы, подрядчики, поставщики и прочие. У евреев-солдат существовала официально разрешенная молельня. Бесправные евреи пользовались ею и за это вносили большие суммы в солдатскую кассу, главным образом за "алиэс".60 Из этих-то сумм и накопился остаток при выходе гарнизона из крепости. Деньги эти находились у одного почтенного коммерсанта Ц., который должен был выдать их тому, кто будет иметь полномочие от солдат-артурцев. Трумпельдор и предложил на этот образовавшийся остаток построить в каком-нибудь еврейском городе черты школу в память евреев-солдат, павших в Порт-Артуре. Бывшие "клей-койдеш",61 наши "клерикалы", запротестовали. По их мнению, на деньги, которые собрались от "алиэс", нельзя строить светские школы. Разгорелась борьба. Дни и недели обсуждался этот вопрос среди пленных евреев. Создались два враждебных лагеря. Трумпельдор имел за собою большинство, но противники бунтовали. А у него была привычка желать, чтобы все соглашались с ним, и он хотел во что бы то ни стало переубедить "клерикалов" и для этой цели устраивал дискуссионные собрания, на которых излагал программу школы. По мнению Трумпельдора, следует создать трудовую школу для детей бывших на войне евреев в память евреев-солдат, павших в Порт-Артуре. Нам нужно, чтобы наши дети воспитывались лучше, чем мы, чтобы они получали физическое воспитание; это необходимо не только лично для нас самих, но и для всего народа. Народ наш должен пойти в Палестину здоровым, сильным, крепким. Мы будем первыми, которые положат начало новому пути в деле еврейской школы. И не одну такую школу мы создадим, а целый ряд школ по всей черте еврейской оседлости. Мы обратимся к евреям России, укажем им, что мы отдали для этого дела всё, что у нас было, и они последуют нашему примеру, и у нас будут средства на много школ.
Но все эти аргументы и планы наталкивались на глухую стену. "Клерикалы" испугались за еврейский "хедер" и, чтобы парализовать предложение Трумпельдора, предложили на эти деньги поставить памятник-mazeiwa62 евреям-солдатам, погибшим в Порт-Артуре; для этой цели должны быть посланы специальные делегаты в Порт-Артур, и они все там оборудуют. И чтобы совсем побить Трумпельдора, они цитировали какой-то закон из "Шулхан-Аруха",63 согласно которому именно mazeiwa может свято сохранить память о погибших. Долго шла эта борьба, шла ожесточенно и упорно, и, в конце концов, ни к чему не привела. Трумпельдор был бессилен доказать "клерикалам", что на деньги от "алиэс" можно строить светские школы. Вопрос остался висящим в воздухе. Решено было, что когда все вернутся в Россию, обе стороны обратятся к духовным авторитетам, и как эти авторитеты решат, — так и будет.