Иосиф Трумпельдор. Гехолуц. Новый путь: Биография. Воспоминания. Статьи

Легкодух Ирина Николаевна

Но когда Трумпельдор вернулся в Россию, он вообще отказался от этой мысли. Повлияла на него в этом смысле российская революция; к тому же почтенный коммерсант Ц., в руках которого находились деньги, представил вместо денег счет, что он остаток денег израсходовал на нужды больных евреев-солдат, проезжавших из Японии в Россию через Шанхай.

* * *

Наступило 25 августа 1905 года. Был заключен Портсмутский мир⁶⁴ между Россией и Японией. Стали поговаривать, что нас, пленных, отправят в Россию. Однако дело тянулось томительно долго. В первую очередь, мы дождались лишь того, что стали отправлять на родину инвалидов. Трумпельдор как инвалид тоже подлежал отправке домой. Стали готовиться к его отъезду. Готовились не только мы, евреи, но и весь лагерь. Ученики созданной им школы фотографировались отдельно, учителя — отдельно, библиотека — отдельно, сионистский кружок, еврейская редакция, редакция общей газеты "Друг" — отдельно. Между прочим, "Друг" к дню отъезда Трумпельдора выпустил специальный номер, посвященный ему. Евреи преподнесли ему адрес в красивом японском альбоме,

устроили торжественное заседание и чествовали его; все старые споры были позабыты. Друзья и былые недруги объединились в одном красивом порыве; каждый стремился получить его фотографическую карточку с его надписью; получивший ликовал, а неполучивший был глубоко огорчен. А когда наступил момент разлуки, то собралась тысячная толпа перед его "домом" и ждала его выхода; когда он появился на пороге своего "дома", его подхватили на руки и так пронесли через весь лагерь с криком: "Вот человек, вот человек, глядите!" Все хотели подчеркнуть свою признательность ему за всё, что он сделал для пленных в области образования. Этими двумя словами: "Вот человек" — толпа, особенно русские его ученики, стремились показать всем, что из десяти тысяч нашелся он один, который создал школу для пленных.

Из Японии через Владивосток Трумпельдор поехал в Харбин, где тогда квартировал 27-й полк. Командир полка встретил его очень тепло; произвел его в старшие унтер-офицеры и представил его главнокомандующему, генералу Линевичу, чтобы тот произвел его в зауряд-прапорщики. Но и генерал Линевич не решился взять на себя такую "ответственность", как произвести еврея в первый офицерский чин, и передал этот вопрос на решение Петербурга. Там сочли необходимым представить Трумпельдора высшим сферам в Царском Селе, после чего последовало, наконец, соизволение нашить ему погоны зауряд-прапорщика. Впоследствии, когда Трумпельдор весною 1907 года выдержал на аттестат зрелости, он был перечислен в прапорщики запаса согласно Высочайшему Указу, по которому лица со средним образованием, имеющие звание зауряд-прапорщика, переводятся в прапорщики запаса. Так он стал офицером русской армии, в запасе.

После Царскосельского посещения Трумпельдор уезжает к родителям, в Ростов. Но в Ростове среди родных он пробыл недолго и, посетив Пятигорск, он возвращается обратно в Петербург, где начинает новую жизнь.

VII. В Петербурге. "Коммуна". Планы "Трудовых колоний"

Столкнувшись с тогдашним революционным настроением как среди евреев, так и среди не евреев, Трумпельдор решил не подавать царю знаменитого "заявления", вызвавшего столько борьбы в плену. Произведя переоценку своим планам и возможностям, он приходит к убеждению, что он мало подготовлен к той работе, которую он себе наметил, и что ему необходима подготовка не только средней, но и высшей школы. Он отказывается от немедленной поездки в Палестину и от устройства там "трудовых колоний" до того времени, пока не закончит своего среднего и высшего образования. Правда, эта работа отнимет у него 5-6 лет, но зато после окончания университета ему легче будет сделать за год то, на что теперь он должен потратить годы и годы, рассуждал он. Жизнь эволюционирует, и необходимо быть вооруженным научными познаниями, чтобы можно было поспевать за ней. Физические силы очень нужны Палестине, но не меньше нужны ей и знания. Университет, надеялся он, даст ему эти познания.

Убедив себя таким образом, что, идя в университет, он продолжает готовиться для Палестины, Трумпельдор пишет мне в Елисаветград,⁶⁵ где я тогда находился у своих родителей после пяти лет военной службы: "Милый Давид. Из нашей группы одиннадцати остались мы вдвоем. Некоторые ушли от нас совсем, другие говорят, что их уход — временный. Я не верю, чтобы они опять вернулись к нам. Но это ничего, все к лучшему; теперь мы сделаем более тщательный подбор товарищей для нашей первой колонии. Дело в том, что план наш должен быть расширен, а многие из нашей группы не могли понять этого... Я решил поселиться в Петербурге, временно отказаться от всякой общественной работы, уйти от людей и начать заниматься по предметам среднего учебного заведения, чтобы весною (это было лето 1906 года) держать экзамен на аттестат зрелости и поступить в университет, на юридический факультет. Последуйте моему примеру. Я знаю, Вас привлекает агрономия. Приезжайте сюда. Будем вместе заниматься. Пусть Вас не страшит, что мы отклоняемся от нашей главной...⁶⁶ теряем нашу работу. Пусть Вас также не страшат средства. Приезжайте. У меня имеется, приблизительно, до 30 рублей в месяц, будем вместе "кутить".

И я поехал в Петербург. Квартиру выбрал Трумпельдор на Петербургской стороне, в Татарском переулке, в мансарде. Комнатушка была величиною три шага на три. Он мне сообщил, что комната стоит 9 рублей в месяц, с кипятком утром и вечером.

— Это большая экономия, — сказал он, — ведь чай мы пьем без сахару, так что нам придется тратить на чай всего каких-нибудь 20 копеек в месяц. Обедать будем тут же неподалеку: на Тучковом мосту имеется плавучая столовая Общества Народной Трезвости,⁶⁷ — баржа, где можно получить щи с кашей и с куском хлеба за 5-6 копеек. Я высчитал, — продолжал он, — что у нас на двоих должно уйти рублей 17, сюда уже входит квартира, прачка и рубля три на непредвиденные расходы, а 10 рублей остается на учителей и прочее, благо, я имел случай достать все необходимые учебники. Так мы и будем помаленьку жить и заниматься.

И работа началась. День начинался рано и кончался очень поздно. Трумпельдор — общественник, любивший природу, жизнь, людей, театр, пользовавшийся всегда огромным успехом среди женщин,

превратился в настоящего отшельника. День и ночь он работал, никуда не ходил, никого не принимал, весь ушел в занятия. И нужно ему отдать справедливость, — он много успевал, обнаружив выдающиеся способности, усидчивость и огромное терпение. Так проходило время. В Татарском переулке мы занимались, а на барже столовались. Баржа была единственным местом, куда мы уходили на полчаса в день, а затем опять шли занятия. Приближался уже ноябрь, на улицах Петербурга стояли большие морозы, а Трумпельдор вынужден был довольствоваться одной кавказской буркой, которая служила ему для двух целей: днем вместо пальто, а ночью — одеялом.

Тихо, спокойно, беззаботно жили мы в тихом углу Петербурга, близ Невы, через которую нам приходилось переходить ежедневно, чтобы попасть в наш плавучий "ресторан". Кормили нас ежедневно щами и кашей, но это нас не трогало, у нас были другие заботы. Мы тогда ни о чем и ни о ком не думали, а всецело были поглощены своей алгеброй, геометрией, латынью и так далее. Мы даже газет не читали. Лишь однажды наше "мирное житие" прервал несколько экстравагантный случай. Вернувшись домой из нашего "ресторана", мы были поражены резким запахом духов в комнате. Мы посмотрели друг на друга, как бы спрашивая, что сие значит, откуда, кто? Обратившись к швейцару, мы получили разъяснение.

— Да, была барышня и просила Вас, — указал швейцар на Трумпельдора, — зайти завтра в 10 часов утра по этому адресу, — и он подал ему визитную карточку. Надпись на карточке гласила: "Княжна Гагарина". Назавтра Трумпельдор, приодевшись почище, но в своей неизменной бурке, отправился к княжне. Через несколько часов он вернулся домой и рассказал, что княжна предложила ему поступить в один из Петербургских полков адъютантом с тем, что его произведут в поручики и вообще откроют широкий путь для военной карьеры, вплоть до военной академии, если он того пожелает. При этом, очевидно, ему был сделан намек, что ему придется в этом случае переменить свою веру. Но Трумпельдор, поблагодарив ее за внимание, отклонил ее предложение, объяснив, что он далек от военного дела. При прощании княжна, однако, заверила его, что она всегда готова быть ему полезной. Трумпельдор еще раз поблагодарил ее, и они расстались. Больше он не встречался с княжной и к ее услугам не прибегал. Его жизнь экстерна пошла своим чередом. Об этом эпизоде своей жизни он никогда даже не вспоминал и не любил рассказывать. Ему было как-то даже странно думать об этом: он, стремившийся к науке, к труду, к Палестине, и вдруг — поручик, адъютант, офицер академии... Нет, не стоит и думать об этом, жаль только, что потерял из-за этого полдня...

Весною 1907 года Трумпельдор выдержал экзамен на аттестат зрелости. Получив свидетельство и подав бумаги в Петербургский университет, на юридический факультет, он уехал в Пятигорск, где всё лето отдыхал.

Трумпельдор-студент повел совсем иную жизнь. Экстерном он был отшельником, никого не желал видеть, ни о чем не хотел думать, кроме как о математических формулах или латинских переводах. Студентом же он воскресает опять к жизни и к кипучей деятельности. Общительный по природе, он имеет огромный круг знакомых и много поклонников. Всяким жизненным явлением он интересуется, как, бывало, интересовался в старое доброе время. На всё у него хватало времени: занимался дома, посещал лекции в университете, не пропускал ни одного доклада и реферата в университетских кружках, читал по разным отраслям знания. Он, как губка, впитывал в себя всё новое. При этом ему приходилось еще и давать уроки, чтобы добывать средства к существованию. Трумпельдор поступил в университет к зиме 1907— 1908 года, и мы съехались в Петербурге. Поселился он на Васильевском острове, на 5-й линии, но не один, а образовал "коммуну". Сняты были три комнаты в одной квартире, и жильцы этих трех комнат, в числе 7 человек, были членами "коммуны". "Коммуна" эта ставила себе задачей: вместе вести домашнее хозяйство, а по вечерам устраивать чтения разных авторов по разным вопросам для саморазвития. Саморазвитие сводилось тогда исключительно к изучению социальных вопросов. Каждый вечер собиралось в этой "коммуне" много студентов и курсисток. Тут были сионисты и антисионисты, социал-демократы обоих толков: меньшевики и большевики, эсеры, кадеты, бундовцы и сеймовцы, индивидуалисты и общественники и прочее, и прочее. Споры шли на самые различные темы. Маркс являлся "властителем дум" этих вечеров. Его обсуждали на все лады, читали его в полном виде и в изложении. Среди членов и посетителей "коммуны" были ортодоксальные марксисты и крайние противники теории Маркса. Сам же Трумпельдор не был марксистом, но не был и противником. Он всегда высказывал свое собственное мнение, которое многих "истов" злило, приводило в бешенство, ибо каждый из них хотел, чтобы "товарищ Ося" мыслил, как он, как его партия. Но Трумпельдор имел свой собственный подход ко всему, свою логику и свой резко выраженный индивидуальный взгляд. Он во многом критически относился к учению Маркса и к его прогнозам. Маркс, по его мнению, допустил грубую ошибку в отношении России и российского рабочего класса; он легкомысленно высказал также мнение о еврейском народе, осудил его и охарактеризовал самым отрицательным образом.

В этот период Трумпельдор много читал. На его столе можно было найти самых разнообразных авторов по социальному вопросу. Но больше всего он в то время увлекался утопиями. Утопия Этьена Кабэ "Икария"⁶⁸ была его настольной книгой. Из научных университетских кружков он посещал кружки профессоров Петражицкого⁶⁹ и Туган-Барановского.⁷⁰ Из них любимым его профессором был Туган-Барановский, развивший в своих лекциях оригинальную "трудовую теорию", противоположную марксовой. Таким образом прошел для Трумпельдора первый университетский год.