Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

* * *

Вот и праздник настал, а нигде ликования нет,— Только в сердце моем, хоть ему врачевания нет. Разве праздничный дар поднести я отважусь тебе? Для меня, признаюсь, тяжелей испытания нет. Путных слов не найду и в смущенье лишь имя твое Бормочу, бормочу, — толку в том бормотании нет. Не Хосрову мечтать о Ширин: лишь Фархаду дана Той любви чистота, в коей жажды слияния нет. Как злодейка тебя ни изранит, терпи и молчи: Нежносердна она, не выносит стенания, нет! Вижу я, горячо в дерзком сердце клокочет любовь, Но основа слаба — значит, прочности здания нет. Пал ей в ноги с мольбою Джами — и услышал

в ответ: «Символ веры наш, знай, — в красоте сострадания нет!»

* * *

Попугай об индийских сластях говорит, А душа о прекрасных устах говорит. Намекает на эти уста, кто в стихах Об источнике в райских садах говорит. Держит сторону нашу теперь мой кумир, С небреженьем о наших врагах говорит. Взгляд ее — словно два обнажённых меча, Но она о спасенье в мечтах говорит. К песне ная прислушайся, странник, — о чем Он, стеная в ночах, на пирах говорит. Он, рыдая, о муках разлуки поет, Он о сладких, как сахар, губах говорит. Чтоб Джами уничтожить, не нужно меча,— Твой прищур мне о стольких смертях говорит.

* * *

Дом на улице твоей я хочу приобрести, Чтобы повод был всегда близ дверей твоих пройти. Сердце б вынул, если б мог, бросил бы на твой порог, Чтоб для стрел своих мишень рядом ты могла найти. Не хочу держать бразды и тобой повелевать, Лучше ты удар камчи мне на плечи опусти. Адским пламенем грозит проповедник городской. Ад любви моей — страшней, от него нельзя спасти. О Юсуфе, о его красоте смолкает быль. Стоит людям о тебе речь живую завести. Блеск воды твоих ланит, родинки твоей зерно Приоткрой, к зерну с водой птицу сердца подпусти. Да, Джами пусть будет псом, но не у любых дверей, У порога твоего пусть покоится в чести.

* * *

Друзья, в силках любви я должен вновь томиться! Та, что владеет мной, — поверьте! — кровопийца! К ней полетела вдруг душа, покинув тело,— Из клетки выпорхнув, в цветник попала птица. Товару каждому — свой покупатель всюду: Стремимся мы к беде, святой к добру стремится. Увы, в ее покой пробрался мой соперник,— Так с розою шипу дано соединиться! Мы знаем: простака опутает мошенник,— Мой ум опутала кудрями чаровница! Закрыв глаза, во сне я лик ее увидел: Что видит наяву другой, — мне только снится. Джами, ты терпишь гнет владычицы покорно, Но где же твоему терпению граница!

* * *

Сернам глаз твоих подвластны львы — всевышнего сыны… Что за серны, если ими даже львы побеждены? От любви к тебе пылает и становится звездой Каждый вздох, что достигает многозвездной вышины. Проповедник постыдился, увидав твои уста, Восхвалять вино и розы райской радостной страны. За сто лет затворник в келье капли хмеля не вкусил,— Как дойдет рассказ об этом к тем, кто страждет без вины? Я челом коснулся праха у твоих дверей; боюсь,— Прах на лбу развеян будет ветром дальней стороны. Даже только половиной пламени души моей Могут семь небесных сводов быть внезапно сожжены! Взял Джами с собой в могилу о твоих устах мечту,— Муравей с зерном уходит в тишь подземной глубины.

* * *

Сказал я: «Ты мне сто мучений приносишь ежечасно». Сказала: «Пусть не будет меньше, а больше, — я согласна!» Сказал я: «Все дела забыл я, к твоим кудрям влекомый!» Сказала: «Но дела — не кудри, запутать их — опасно». Сказал я: «Сколько слез-жемчужин из-за тебя я пролил!» Сказала: «Влагу

нзобнлья ты пролил не напрасно!» Сказал я: «Согнут я, как перстень, на нем алмазы — слезы!» Сказала: «Начертай на перстне, что ты мне предан страстно». Сказал я: «От клейма разлуки моя душа пылает». Сказала: «От клейма избавься, такая боль ужасна». Сказал я: «Исцели мне сердце врачующей стрелою». Сказала: «Стрелы превращаю в лекарство самовластно». Сказал я: «Все живое в мире полно к тебе любовью». Сказала: «Всем влюбленным — слава! Джами, любовь прекрасна!»

* * *

Речь из уст твоих сладка, но уста — милее, слаще, Сладок, светел юный смех, но сама — светлее, слаще. Сладкозвучием с тобой соловей не в силах спорить, Несмотря на то, что он в мире всех звучнее, слаще. Губы сладостны твои для измученного сердца, А для глаз, что слезы льют, — и того нужнее, слаще. Горечь жизни я познал, в муках истомилось тело, Ты — как нежная душа, — нет, еще нежнее, слаще! Хоть и сахарно перо тростниковое, — художник Образ твой не воссоздаст: образ твой живее, слаще! Видишь сахарный тростник? Сладок, тонок он и строен, Но его затмил твой стан, — тоньше он, стройнее, слаще! Разве странно, что Джами восхвалил тебя так сильно? Где найти ему слова — горячей, сильнее, слаще?

* * *

Я старым стал, но к молодым стремлюсь я снова, как и прежде. Бессильно тело, но душа любить готова, как и прежде. В ряду зубов открылась брешь, но губы свежие подруги Милей, желанней для меня всего живого, как и прежде. Седыми стали волоса, я исхудал, как волос, тонок, Но стан, что тоньше волоска, влечет седого, как и прежде. Весть о тебе дарует жизнь всем, кто сто лет лежит в могиле, Пусть ты молчишь, но твоего мы жаждем зова, как и прежде. Ты — на коне, а я — твой прах. О, как твое задену стремя? Из-под копыт пыль не взлетит до верхового, как и прежде! Я сжал уста и, как бутон, затих, — тогда в меня вонзились Колючки злого языка, навета злого, — как и прежде. Джами, хотя в твоем стихе былого блеска не осталось, Еще ты можешь посрамить умельцев слова, как и прежде!

* * *

Беда нам от этих бесхвостых и короткоухих ослов,— Ведь каждый из них, лицемеров, прикинуться шейхом готов. Дня три у глупца и невежды мюридами служат они, А в нем — ни прозренья, ни знанья, ни подлинной веры отцов. Сияния истины высшей на нем не покоится луч, В нем пламя любви не пылает, божественных нет родников. Начнет говорить он — и сразу внимающий молит судьбу, Чтоб он замолчал поскорее, — уж так его бред бестолков. Когда ж наконец замолчит он, — не только твоя голова, Болят даже плечи и шея от этих бессмысленных слов. Всем сердцем я жажду услышать оттуда, где льется вино, Призывы: «Налей, виночерпий!» — и вопли хмельных голосов. Храни же, аллах милосердный, меня, правдолюбца Джами, От ханжества в синих одеждах — от этих зловредных глупцов.

* * *

Иной себялюбивый шейх, что благочестьем знаменит, Не святость в глубине души, а ложь и ханжество таит. Пускай он мнит, что лучше всех святые таинства познал. Их смысл с начала до конца от разума его сокрыт. Завоевать стремится он сердца доверчивой толпы, Зато навеки от себя сердца достойных отвратит. Он расставляет сети лжи, — но помешай ему, аллах, Иначе наше счастье он, как птицу, в клетку заточит. А нищий старец — как он мудр! Пир для души — беседа с ним, Из чаши святости своей он и пророков напоит. Из книги выгод и заслуг он имя вычеркнул свое, Зато тетрадь его души немало добрых дел хранит. Джами, бессмысленным скотом пускай считает разум твой Того, кто мудрецов таких не чтит и не благодарит.