Ироническая проза ч.1
Шрифт:
– А Ромка у нас писателем решил заделаться!
– ответили за меня мои друзья-приятели.
– Писателем?
– переспросил дядька, - а далеко ли тебе ехать, писатель? Могу, если что, подвезти - но только тебя одного, с "Ундервудом" - для остальных места в машине нет...
Он довёз меня до дома - добрая душа!
– и даже занёс мою находку на наш третий этаж. Прощаясь, произнёс: - Ну, удачи тебе, писатель! С такой-то машинкой она тебе особенно потребуется!...
О том, чтобы починить "Ундервудъ", заставить его работать, не могло быть и речи: машинка была убита навсегда. Мало того, что у неё была безвозвратно утеряна каретка, так ещё и корзина представляла из себя единый, намертво сросшийся ком насквозь проржавевших
Я очень надеялся починить эту писачую машинку, но - не судьба. На память о ней у меня остался передний щиток с корзины, на еотором красуется надпись: "УНДЕРВУДЪ. Герляхъ, соб. маг-нъ въ С-Пб и Москве. Адресъ собственной конторы т-ва: Варшава, ул. *х*х*х*х* (там просто всё отбито было и поцарапано.
– Р. Д.) д. 10".
Эту писачую машинку я надеялся починить. Ну и что, что без валика? Починим! В те годы наше школьное руководство регулярно устраивало для нас такое массовое развлечение, как сбор металлолома - и в грудах металла, принесённого учениками на задний двор школы, можно было обнаружить и покореженные, изуродованные пишущие машинки. Корёжили и уродовали их здесь же и сразу же, как только школьники притаскивали их сюда: тут же во дворе, на табурете, сидел школьный трудовик, вооружённый молотком, отвёрткой и зубилом - и бойко убивал машинки, чтобы - не дай Бог!
– ни одна из них не осталась в рабочем состоянии. Помню, на том месте, где он сидел на табурете и проводил свою экзекуцию, потом ещё долго валялись, словно мелкие косточки, рычажки с литерами. Вот эти-то литеры я и собрал в свой школьный портфель, надеясь вставить их в свой "Ундервудъ".
Естественно, из этой затеи у меня ничего не получилось: пишущие машинки чинить - это вам не... ну, не знаю, что - сами вставьте здесь какой-нибудь эпитет. Вскоре, "Ундервудъ" был увезён на дачу, и занял своё место в импровизированном "музее забытых вещей", который мы с мамой устроили прямо на улице, возле глухой восточной стены веранды. Здесь мы поставили старенькую печку-"буржуйку", на стену присобачили деревянное колесо от телеги, рядом с которым разместились два железнодорожных керосиновых фонаря и коровье ботало; внизу, под этой инсталляцией, на чурбачках и на старой скамейке встали в ряд несколько чугунных утюгов, распаянный самовар, который я подобрал в лесу - и здесь же мы разместили мою писачую машинку. Со временем, к ней добавились ещё две - не такие старинные, как "Ундервудъ", но не менее ржавые и фактурные.
...Школьное детство навсегда оставалось позади - а вместе с ним уходила в прошлое совецкая власть и совецкий маразм. Пишущие машинки появились в комиссионках и в пунктах проката - и вот туда-то я и отправился выбирать себе орудие производства. Комиссионки я отмёл сразу же: там на прилавке стояли такие рыдваны, что не имело никакого смысла даже и подходить к ним: старые конторские динозавры с разбитыми корзинами и повизгивающими каретками, они были хороши, разве что, для антуража - но никак не для работы. Мой дедушка, как всегда, решил принять живейшее участие в судьбе начинающего журналиста (то есть, меня), и принялся названивать в свой главк, в машбюро, чтобы подыскать для меня какую-то списанную машинку. Но я уже догадывался, что и там меня ничем не обрадуют (впоследствии, именно так и оказалось) - и рванул по пунктам проката.
На переулке со смешным названием - "им. 8 марта" - в маленькой конторе по прокату бытовой техники, разместившемся на первом этаже облезшей хрущёвки, я нашёл свою "Виталину" - миниатюрную югославку в абрикосовом корпусе, с аккуратными беленькими клавишами и в таком же белом футлярчике. Этот пункт проката уже давным-давно упразднён, и после него в этом закутке на переулке имени 8 марта размещался секс-шоп, а сейчас размещается издательская конторка
Боже, сколько же всякой ерунды было на ней отпечатано, сколько бумаги было изведено впустую!... А, с другой стороны, именно на ней, на этой пишущей машинке, я набил самые лучшие свои тексты, которыми горжусь до сих пор. Сколько всего пережили мы вдвоём - знаем только я и Виталина!... Теперь, после появления компьютера, она поселилась у меня на антресолях - но я планирую, после ремонта, выставить её на полку книжного стеллажа: Виталинка заслужила более почётного места, нежели тёмный угол в шкафу под потолком.
Я исправно платил за неё целых шесть лет - с восемьдесят девятого по девяносто шестой год, пока однажды мне не позвонили на работу из пункта проката, и не предложили зайти к ним. Я зашёл.
– Вот мы всё время смотрим Ваши передачи по телевизору, - сказала мне пожилая сотрудница пункта проката, - и не можем понять: почему Вы до сих пор платите нам за машинку, почему давно уже не купили себе машинку в магазине?
Вопрос этот, конечно же, меня покоробил, но я ничего не стал говорить этой тётке. В конце концов, люди, всю жизнь прожившие при совецкой власти, задают бестактные вопросы вовсе не со зла - просто, им кажется вполне естественно, например, поинтересоваться тем, сколько ты получаешь денег, сколько тратишь на еду и прочую коммуналку, и куда деваешь остальные свои деньги? Хамство, конечно же - но хамство не со злости, а от глупости. Как говорится, "ничего личного".
– Я ведь, почему спрашиваю, - продолжала эта тётка, - наш пункт проката закрывается. Так вот, мы хотели бы предложить Вам выкупить у нас машинку по остаточной стоимости. Вам это обойдётся в 456 рублей... Согласны?
Конечно же, я согласился - и тут же расписался в какой-то ведомости, и отдал деньги. Признаться, я настолько привык к Виталине, что мне даже в голову не приходило, что у меня может быть другая машинка: наличие Виталины я воспринимал уже, как данность, а необходимость каждый месяц платить за её прокат - как неизбежное зло. И я выкупил её за 456 рублей - в день на пачку сигарет я тратил тогда чуть больше, ровно пятисотку...
...Надо сказать, что, время от времени, у нас с Виталиной случались поломки: особенно часто отпаивались и слетали со своих рычажков литеры. И тогда я брал Виталину на руки, закрывал её в футлярчик, и нёс на лечение - мастерская по ремонту располагалась в двух шагах от нас, в старом деревянном доме, на улице Грязнова. Мастером, который каждый раз "вставлял зубки" моей Виталинке, был очень колоритный персонаж: старый, совершенно испитый еврей с каким-то огромным и совершенно бесформенным носом; всё лицо мастера было покрыто этой ужасной, страшной "сосудистой сеточкой" выступивших красных капиляров. Но дело своё мастер знал - и неспроста, наверное, лацкан его неизменного клетчатого пиджака украшал тяжёлый винтовой значок "Заслуженный изобретатель-рационализатор РСФСР".
– Опять растрахал свою бабёнку?! Опять всю ***** ей разворочал?!
– орал он мне, едва я переступал порог его мастерской, - ну, давай её сюда! Дядя Гриша посмотрит девочку, зашьёт её...
– и, вооружившись зачем-то лупой - точь-в-точь такой же, как у часовщиков, он начинал осмотр машинки. Осмотр продолжался минут пять-десять - а затем мастер, не глядя на меня, лишь бросал мне: " - Через пару часов!..." - и я шёл домой.
Через пару часов машинка была отремонтирована и пахла свежей смазкой - а я получал бесплатно дополнительную порцию инструкций по уходу за машинкой, щедро перемежаемую совершенно пошлыми и даже хамскими гинекологическими аналогиями. Потом, в конце девяностых, мастерскую по ремонту пишущих машинок закрыли, а деревянный дом, где она располагалась, снесли - сейчас на его месте стоит какой-то элитный особнячок, окружённый кованой оградой.