Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005
Шрифт:
Соблазн «возвышающего (или утешительного, спасающего, удобного…) обмана», в данном случае легендарно-героического образа большой войны, действует и «сверху» и «снизу», он удобен для многих людей и общественных групп. Довольно редкие (в основном локализованные конъюнктурными сдвигами) попытки избавиться от военно-героической мифологии доселе встречают сильнейшее, в том числе «внутреннее», «низовое», сопротивление. К тому же, как свидетельствует опыт последних десятилетий, разоблачение определенных мифологических структур отнюдь не выводит общественное сознание из мифологических рамок.
Ситуация 4: о цензуре и свободе мнений
В последнее время, в связи с известными переменами в условиях деятельности СМИ, в опросах общественного мнения неоднократно ставился вопрос об отношении к публичной разноголосице в прессе и о возможности установления каких-то форм цензуры.
Согласно одному из всероссийских опросов 2001 года, 53 % согласны с тем, что «для того, чтобы разобраться в происходящих событиях,
Цензуру (предварительную проверку) публикаций СМИ ради сохранения общественной нравственности склонны поддержать 77 %, ради «объективности информации» – 62 %, для защиты высокопоставленных деятелей от резкой критики – 25 %, для недопущения сообщений, «несовместимых с государственной идеологией и политическим курсом», – 29 %. Как видим, значительная часть – но все же меньшинство населения, преимущественно люди «старой закалки», пожилые – предпочитают «дозированную» правду и не задумываются о том, какие социальные коннотации (предпосылки и последствия) означает допущение цензурного контроля. При этом явный политический контроль большинством отвергается (скрытый политический нажим и контроль над СМИ, как показывает опыт последних лет, то же большинство не замечает или не хочет замечать).
В любом случае вопрос о цензуре имеет две стороны: что нам «позволяют» видеть и на что мы сами согласны закрывать глаза – ради собственного спокойствия и ради сохранности привычных символических структур.
Дополнительная иллюстрация: «правда необходимая» и «правда опасная»
Одно из недавних (май 2002 года) региональных исследований дает дополнительный материал к пониманию трактовки термина «правда» в общественном мнении. (Полученные данные не являются строго репрезентативными для населения страны, но показывают некоторые характерные для него распределения установок.)
Таблица 1.
«Важно ли знать правду…»
(Май 2002 года, N=1000, % от числа опрошенных)Подавляющее большинство во всех выделенных ситуациях настаивает на том, чтобы знать «всю правду». Примечательно, что на первых местах по важности – сугубо актуальные темы (экономика, коррупция, президент) и, естественно, Отечественная война. Менее всего волнуют людей деятельность нынешних спецслужб, а из исторических событий – репрессии 30-х годов. Последние две упомянутые позиции явно соотносятся друг с другом: миновало время разоблачений, адресованных НКВД-КГБ. Относительно больше интерес к историческим событиям, равно как и к экономическому положению и коррупции в возрастной группе 40–54 лет, у высокообразованных, у демократов (голосовавших за Г. Явлинского на президентских выборах). А правду о В. Путине чаще хотели бы знать среди старших групп и среди менее образованных, голосовавших за Г. Зюганова. (Легко предположить, что «правда» в данном случае в значительной мере выступает как «разоблачение», которое скорее интересует оппозиционно настроенных людей.) О войне знать правду больше всего хотели бы люди старше 40, с высшим образованием, голосовавшие за Явлинского, т. е. традиционные носители демократических установок.
О какой «правде» идет речь?
Как уже отмечено, приведенный выше набор примеров позволяет судить лишь о том, как чаще всего воспринимается соответствующая категория в общественном мнении. Разумеется, в массовом опросе категории задаются исследователями, но респонденты реагируют на них в соответствии со своими установками. Поэтому имеется возможность отметить основные особенности восприятия массовым сознанием категории «правды».
Во-первых, речь почти всегда идет об «ограниченной» правде, отнесенной к определенному явлению, событию, поступку. Следы тревожившей поколения философствующих мыслителей Правды-Истины, равно как и придуманной отечественными моралистами Правды-Справедливости, здесь трудно обнаружить. Эта правда чаще всего ситуативна, прагматична («правда-польза»).
Во-вторых, эту правду не «мы» ищем, добываем, формируем, а нам «спускают » (как и прочие указания, разрешения, запреты и пр.) – это правда, которую «нам» говорят. Общественному мнению остается лишь принимать, что дают, или просить чуть больше.
В-третьих, за обретение правды сплошь и рядом принимается разоблачение разнообразных неправд, разрушение запретов и т. п.
Последняя тема заслуживает более пристального рассмотрения.Соблазн и опасность «разоблачительной» полуправды
Иллюзия «прорыва» к правде-истине – одна из основ гласности. Падение запретов на слово и мысль означало в те пьянящие
Если взять, в самых общих чертах, социальную генеалогию самой процедуры «разоблачения», то нетрудно заметить, что в ее основе – представление о некой «сокрытой» под оболочками запретов и фальши правде-истине, которую требуется найти и освободить от оков. Иными словами, перед нами явный суррогат мифологической схемы обретения правды или Истины с большой буквы, который действует на основе и в рамках мифологического мировоззрения и его фольклорных реплик.
Существенная особенность мифологических представлений состоит в том, что они не поддаются рациональной критике. Миф нельзя опровергнуть, можно лишь «уйти» от него, перейдя на иную систему мировоззренческих координат. И, естественно, «расколдовав» (в терминологии М. Вебера) сам механизм существования-возрождения мифологических структур общественного сознания. Никакое обличение этого не делает.
Так, демонстративные обличения Сталина и сталинизма на пике хрущевской «оттепели» 1956–1961 годов не могли привести к крушению общественно-политической системы не только потому, что были неглубокими, непоследовательными, своекорыстными (направленными на оправдание существующей системы и ее очередных лидеров) и пр., а прежде всего потому, что совершались в рамках и категориях господствовавшего социального мировоззрения. Серия социально-политических разоблачений, начатых осторожной критикой эвфемизма «культ личности» после XX съезда партии, вылилась в мучительно-растянутый и прерывистый переход от разоблачения «неправильного» вождя к критике «извращений» строя и много позже, в другом поколении – к обличению самого строя и уже всех его лидеров. Результатом на каждом этапе являлась «полуправда», одновременно соблазнительная (как якобы легкий путь к «правде») и опасная, поскольку ориентирована она была на то, чтобы превратить ближайший «полустанок» обличительной критики в ее конечный пункт (за примером достаточно обратиться к пресловутому «застою»). По самой своей природе никакое обличение не может «идти до конца», так как процедура обличения конца не имеет. Но еще важнее то, что никакое разоблачение еще не дает нам реальной «правды» – ни нового знания, ни новых рамок самоопределения. Даже самый радикальный – по намерениям – разрыв с прошлым, со старыми мифами – не означает «прорыва к правде» и тем более – обретения этой «правды». Тем более что разрыв с прошлым никогда в социальном и человеческом мире не бывает радикальным [40] .
Любая полуправда может выступать и как «полу-ложь», которая стремится выглядеть правдой, но может и служить точкой поворота назад, к «большой лжи».
С этим очевидно связана наблюдаемая в последние годы тенденция массового отката от критических завоеваний времен гласности и перестройки (улучшение оценок советского периода и тогдашних деятелей и т. д.). Вот здесь-то и место для все более громогласного «возвышающего (унижающего) обмана».
Опасная слабость всякого обличения – которое, конечно, может на первых порах играть роль стимулятора, фермента общественного возбуждения – в том, что оно быстро утрачивает и свой критический заряд, и свое влияние на общественные настроения. Примеры слишком близки, чтобы их указывать. Остается либо апологетика наличного состояния, либо всхлипы растерянного отчаяния – весьма типичная современная дилемма в ситуации, когда равнодушную массу уже нельзя «накормить» ни обещаниями, ни обличениями (оставим за скобкой специфический интерес к скандалам и сплетням невысокого пошиба).
Не потому ли при описании компонентов патриотизма требование «говорить о нашей стране правду, какой бы горькой она ни была», согласно одному из опросов 2000 года, менее всего поддерживают самые молодые (10 % при среднем 12 %) и наиболее образованные (всего 7 %)? Видимо, правда понимается опять-таки как некое гневное разоблачение (ср. популярную формулу такой процедуры «резать правду-матку»). А общая мода на раздевание «голых королей» прошла – и, видимо, безвозвратно.
Ведь когда известный герой М. Булгакова утверждал, что «говорить правду легко и приятно», речь шла не о гневных обличениях в духе старых пророков, а о правде некоего нового понимания мира и человека. И Коперник победил не обличением системы Птолемея, а созданием новой концепции небесной механики.