Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005
Шрифт:
Этот «новый» (в очень условном смысле, конечно) человек – не герой, не боец, не фанатик. Он первым страдает от всех перемен, но совсем не хочет быть страдальцем, несчастным, он готов вертеться, искать свою нишу в новом порядке, умерять свои запросы и надеяться на удачный случай. Человек сегодня не жаждет подвигов, не ценит их и потому в кумирах своих не хочет видеть сверхчеловеков, потрясателей основ, небожителей (а ведь все наши вожди с революционных лет до Горбачева и Ельцина претендовали на такой имидж). Скорее он готов видеть кумира в неприметном чиновнике на ответственном посту. Притом с минимумом эмоций (характерно эмоциональное отношение населения
Этого человека столь же бессмысленно упрекать в том, что он «оказался» неготовым к демократии, как российскую политическую и прочую элиту – в том, что она не сумела должным образом воспитать народ и привести его к светлому демократическому будущему. Никто и никогда – по крайней мере, в отечественной истории – не был «готов» к какому-либо серьезному повороту, но все вынуждены были приспосабливаться к тому, что получилось.
Ведущий персонаж наступившей эпохи – «человек обыкновенный», homo habilis, которого долго поносили как обывателя, живущего своими собственными интересами. В конечном счете, все великие потрясения именно для него и происходят.
Дежурный – хотя и принципиально нелепый – вопрос: может ли этот человек «взорваться», взбунтоваться? До 20 % в каждом двухмесячном опросе заявляют о готовности протестовать, но никогда этого не делают. Ни в человеке, ни в обществе не заложен сегодня «часовой механизм» бунта, массового взрыва антивластного насилия. Слишком сильны механизмы адаптивные, и слишком ясна беспомощность человека перед силой государства. В современных обществах, бедных и богатых, бунтов не бывает. Нереальны они и у нас – если, конечно, исключить упомянутый ранее вариант всеобщей катастрофы. Реальная проблема заключается не в воображаемом «бунте», а в условиях для цивилизованного и эффективного общественного протеста. Пока их нет, в отдаленной перспективе – могут появиться.
«Кривые дороги» и «ограниченная рациональность» (теоретическое отступление)
Если суммировать опыт всех преобразований и перемен последних двух столетий, напрашивается простой вывод: история «прогрессивного» времени не знает прямых дорог – ни в передовых, ни в догоняющих, ни в подражающих тем или другим странах. Тем более у нас. Никакое накопление знаний, технических достижений, никакие темпы экономического роста – который, впрочем, никогда и нигде не бывает непрерывным и плавным – не обеспечивают гармонического социального развития. Не обеспечивают его и самые высокие нравственные принципы или самые разумные правовые рамки. Механизмами социального движения остаются кризисы, конфликты, катаклизмы, конвульсии, катастрофы разных масштабов (некоторые из них часто относят к революциям). Разнородность и разнозначность таких феноменов общественного развития в данном случае оставим в стороне, остановимся лишь на особенностях социальных процессов и действий, которые генерируют конвульсивный характер суммарного движения.
Дело в том, что никакой «единой» или «общей» логики социальных действий не существует, в социальном мире нет ни «великого часовщика» XVIII века, ни «невидимой руки» А. Смита, призванной приводить к общему знаменателю разнородные интересы участников рынка. Социальная сцена куда сложнее рынка (тем более в его рационализированном изображении). Даже если считать вполне рациональными действия отдельных субъектов – что весьма сомнительно, скорее можно говорить, что каждое из них имеет свою «логику», – общая картина получается не то
Модель «достижительной» рациональности (максимизирующей некое благо) – лишь один из возможных идеальных типов, с помощью которых нельзя объяснить всю систему человеческого поведения, индивидуального или социального. Ничуть не «хуже» (не менее пригодна) модель поддержания наличного статуса и типа жизни («синица в руке») с помощью рационально рассчитанных средств. Или модель поведения человека, движимого амбициями, завистью, честолюбием. Или модель «исполнительного», послушного чужой воле поведения.
Аксиома человеческой рациональности (т. е. самого существования homo sapiens) предполагает, что человек обдуманно выбирает наиболее эффективные средства для достижения определенной цели или реализации определенных интересов. Сама «цель» или «интерес» при этом задаются «свыше» – традицией, социальной нормой, группой, организацией и т. д. Да и набор доступных и допустимых средств тоже. Не говоря уже о критерии «эффективности», который в социальном и массовом действии не подсуден индивидуальному разуму. Рациональность действия всегда оказывается ограниченной целым набором условий и факторов.
Массовое сознание (общественное мнение), видимо, имеет свою «логику» – или свой набор «логик», способов оценки социальных феноменов и выбора способов действия. При этом движущей силой чаще оказывается не рациональный расчет, а «заготовленные», закрепленные в недрах, глубинных слоях этого сознания комплексы. Можно допустить, что это более сложные структуры по сравнению с хорошо известными чисто психологическими комплексами. Их взаимосвязанными компонентами служат претензии и переживания неполноценности, привычки и иллюзии, стремления к реваншу и др. Фигурально выражаясь, не разум, а комплексы «правят» миром общественного мнения.
Простой пример. По многим регулярно повторявшимся опросным данным, население России ценит деловые и моральные качества западных бизнесменов значительно выше по сравнению с российскими. И в то же время теми же голосами требует обеспечить отечественным предпринимателям преимущества перед иностранцами на российском рынке, боится проникновения иностранного капитала в страну, особенно в крупный – а значит, и наиболее рационально организованный – бизнес и в сельское хозяйство. (В шумной битве вокруг Земельного кодекса массовые суждения всегда были против допуска иностранцев к земельной собственности.)
Рациональный расчет в данном случае означает не только следование популистским аргументам «левых», «аграриев», «почвенников», «моралистов» и др. Здесь в полную силу работает социальный комплекс неполноценности, побуждающий ставить во главу угла не расчеты экономической эффективности или принципы правового универсализма, а страх утраты «национального богатства» (земли). А кроме того, и страх перед секуляризацией, превращением в предмет экономических отношений таких традиционно мифологизированных категорий, как «земля-матушка», собственность и пр.