Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005

Левада Юрий Александрович

Ту же, по существу, картину можно выразить в терминах надежд – практических (приближенных к реальности) и предельных, как бы надежд «с большой буквы». Надежды всегда более устойчивы, чем практические расчеты, потому что люди, «человек обыкновенный», в мире неопределенности в них нуждаются постоянно, а уж абстракция «Надежды» довольно долго сохраняется почти при любых обстоятельствах. Поэтому «герой Надежды» как символическое средоточение общественных ожиданий – а именно эта функция возложена общественным мнением на образ президента – всегда оказывается в более выигрышном положении, чем любой практический руководитель. Правда, по мере рутинизации это положение тоже усложняется и представленная выше его логическая модель требует соответствующих оговорок. Самый распространенный массовый аргумент в пользу сохранения высокого уровня доверия и надежд в отношении нынешнего президента – «больше не на кого надеяться» (мнение 41 % опрошенных в августе 2004 года, N=1600 человек). Показатели более приземленных надежд на то, что президент «сможет справиться» с конкретными проблемами страны, довольно устойчиво снижаются. В целом траектория трансформации общественных ожиданий выглядит примерно как последовательные переходы от реальных ожиданий к туманным надеждам, далее к символам надежд и т. д. вплоть до всеоправдывающего аргумента «безальтернативности».

Дополним приведенные выше данные ответами на другой регулярно задаваемый вопрос.

Таблица 1.

«Согласны ли Вы с тем, что население России уже устало ждать от В. Путина каких-то положительных сдвигов в нашей жизни?»

(N=1600 человек, % от числа опрошенных)

Рутинизация общественно-политического режима или, шире, социально-политической системы – процесс довольно сложный, его последствия могут быть различными. Рутинизация советского строя, происходившая после размывания и конца сталинизма, примерно

с 60-х до 90-х годов прошлого века, в конечном счете привела не к его стабилизации, а к ослаблению его основ и последующему крушению. Как период правления М. Горбачева, так и период президентства Б. Ельцина привели не к рутинизации, а к кризисам, за которыми следовали перемены в типах режима и составе правящих элит. В нынешних условиях тенденции рутинизации сочетаются с кризисными поворотами во внутренней, внешней, экономической политике и соответствующих сдвигах на уровне лозунгов и установок. Это, видимо, свидетельствует об отсутствии достаточно стабильного баланса интересов, а также механизма принятия решений, кадровой преемственности, особенно на верхних этажах власти.

Потенциалы «человека обыкновенного»: до и после января 2005 года

Какую роль играет – или может играть – в таких процессах интересующий нас персонаж, «человек обыкновенный»? Как уже отмечалось, простейший и самый очевидный вариант его поведения – приспособительный (понижающая адаптация, снижение запросов, устойчивая тревожность «как бы хуже не было», сочетаемые, впрочем, с надеждами на «чудо твердой руки»). Но ни очевидность, ни распространенность не делают этот вариант единственно возможным. Латентные факторы вроде кризиса или неоправданных акций «сверху» при накоплении скрытого раздражения «снизу» могут приводить и к разрушению стандартных моделей массового поведения. В определенной мере это показал и опыт общественных трансформаций и кризисов последних 20 лет в России, в советских границах и вблизи их рубежей.

Каждый из таких кризисов означал – в интересующем нас плане – изменение собственного состояния человека, т. е. переход от «обычного» (адаптивного) состояния в возбужденное, мобилизованное. Другая примета трансформации – появление на авансцене иного типа коллективной идентичности: место коллективно-унизительного «мы-заложничества» занимает коллективно-возвышающее «мы-освобождение». Вряд ли можно обозначить пригодные для разных условий количественные параметры подобных переходов: число их участников, никогда не достигающее большинства (неважно, населения или авангардной группы), оказывается достаточным, если способно воздействовать на значимую (опять-таки не вычисляемую заранее) массу людей.

Проникавшая на газетные плоскости перспектива «уличной» мобилизации, «баррикад» и т. п. в общероссийских масштабах (или значениях), вне зависимости от мотивов и направленности подобных акций, до последнего времени представлялась просто нереальной, точнее – крайне маловероятной. Это как будто вполне объяснимо особенностями российского социального пространства, наличными дистанциями между людьми, обсуждавшимися выше эффектами изолированности человека, настроениями равнодушия, готовностью довольствоваться малым, надеяться только на власть имущего и т. п. – при отсутствии серьезных организующих (или солидаризирующих) факторов, как внутренних, так и навязанных извне. Массовые выступления в различных регионах России с января 2005 года (по случайному историческому совпадению, в столетнюю годовщину аналогичных событий «первой» русской революции) показывают, что «маловероятные» варианты – к явному удивлению властей, наблюдателей и самих участников событий – оказываются реальными и значимыми.

Как известно, «инициатива» в данном случае исходила сверху, со стороны властей, не сумевших ни подготовить реформу монетизации льгот, ни предвидеть ее социальные последствия, ни своевременно реагировать на массовые протесты. Запоздалые и частичные корректировки скорее (на момент подготовки данной статьи, в феврале 2005 года) подливают масло в огонь массовых протестов, чем гасят его. Уже сейчас ясно, что «баррикады» (в современном смысле, т. е. акции типа перекрытия магистралей) оказались возможными и даже эффективными средствами массового социального протеста.

Можно полагать, что действия государственных органов послужили детонатором давно назревавшего социального кризиса. Притом касающегося не только сферы социальной политики, а всего комплекса отношений между властью и народом в стране. Очевидные – при всем различии периодов и участников – дальние аналогии из отечественной истории последнего столетия дают события начала 1905 года и февраля 1917-го. Нуждаются во внимательном сравнительном анализе более близкие по времени и структуре социальные и социально-политические протесты 50-80-х годов в странах тогдашнего советского блока.

В данном случае ограничимся некоторыми сопоставлениями только с самыми недавними процессами в соседних с Россией странах – Грузии и Украине.

Человек в поляризованном свете – «розовом» и «оранжевом»

Последние российские события придают особое значение анализу сходных и различных черт массовых акций в трех отмеченных ситуациях. Отличительная особенность обеих «цветных» революций состоит в том, что они явились ответной реакцией на конкретный политический вызов со стороны властных структур (подтасованные выборы), вызов, адресованный не только определенным политическим оппонентам, но и народу в целом (предполагалось, что последнему все равно придется принять предложенные результаты). Отсюда непосредственно политическая направленность протеста – требования пересмотра результатов выборов и устранения правящей верхушки, обвиненной в фальсификации. Причем в обоих случаях имелись заранее подготовленный состав альтернативной лидерской группы и фигура ее неоспоримого харизматического руководителя. В более широком плане существующий режим обвинялся в коррумпированнности и неэффективности. При этом ни экономические проблемы, ни социально-экономические требования на первый план не выходили.

Главным средством воздействия на властные структуры явились умело организованные массовые акции, получавшие поддержку значительной части населения. По всей видимости, в Грузии значительную роль играла импульсивная, эмоциональная возбужденность участников действия (захвата парламента, давления на президента), в Украине – рациональная организованность массовых акций в общенациональном масштабе (прежде всего в столице, в центральных и западных областях). Ничего подобного классическим описаниям агрессивного поведения «толпы» (у С. Московичи и др.) не наблюдалось нигде.

В украинской ситуации ноября-декабря 2004 года наглядными были элементы веселого и доброжелательного социально-политического карнавала.

В обоих случаях психологическим фоном и ресурсом массовых акций служила атмосфера широкой национально-политической мобилизации. Признаками национальной мобилизации можно считать ситуацию массового эмоционального подъема, охватывающего значительную часть социально активного населения страны и связанного с фактором коллективного самоутверждения. (Речь идет, конечно, не об этническом, а о национально-государственном самоутверждении и самоорганизации массы как «народа».) Предпосылками такой мобилизации служат сложившаяся ранее поляризация политических сил и элитарных групп в обществе, слабость правящей элиты, наличие популярных лидеров и мобилизующих символов, каналов массового воздействия, – а также, разумеется, определенного ресурса социальных иллюзий. Притом, что важно подчеркнуть, речь идет о мобилизации, позитивно ориентированной на самоутверждение участников акций и страны в целом, при фактическом отсутствии мишени какого-либо внешнего «врага».

Одно из самых устойчивых препятствий общенациональной позитивной мобилизации в России – пережиточный имперский комплекс, постоянно воспроизводящий фактор «мобилизации против» («негативной мобилизации», как выразился бы Л. Гудков). Ориентиром всех попыток имперской мобилизации служит прошлое состояние государства и общества, а инструментом – старые силы и стереотипы мышления, что обрекает такие попытки на неудачу, причем главным неудачником в конечном счете оказывается «имперская» сторона.

Непосредственные результаты «цветных» революций известны: быстрая и бескровная, институционально легитимизированная всеобщими выборами смена состава политической верхушки. Требуется определенное время, чтобы суверенностью судить, в какой мере такие перемены скажутся на стиле и содержании общественно-политической жизни в соответствующих странах, на их демократических институтах и пр. Попытки перехода от «постсоветского тупика» к, условно выражаясь, «европейской» норме через напряжение национальной мобилизации, массовые акции, смену типа лидерства и т. п. не могут быть простыми, неизбежны откаты, сделки, расколы и пр. Поскольку ни в одной из переживших такие перемены стран нет «идеологически» оправданных и институциализированных партий, сохраняет свое значение «массовое» определение лидеров: их хотят видеть в качестве лидеров, от них чего-то ждут и им что-то позволяют. Отсюда и неизбежная проблемная «неустойчивость» самих лидеров, вынужденных постоянно подтверждать свою профпригодность.

Правомерность сравнения и различения массовых акций в Грузии, Украине и России, естественно, определяется наличием некоего «общего знаменателя» ситуации в этих странах. Таковым можно считать ситуацию «постсоветского тупика», характерного для многих стран советского наследия (кроме Балтии), а отчасти и «православного» южного угла бывшей Восточной Европы. Утвердившиеся в этом регионе порядки уместно определять как имитативную демократию, или псевдодемократию, в которой сохраняются авторитарные или административно-бюрократические порядки, стиль личной власти при почти полном отсутствии политического плюрализма, возможностей реального выбора и пр. – и неизбежной тотальной, государственно-организованной коррумпированности власти и общества. В подобной ситуации трудно рассчитывать на какую-либо «плавную» эволюцию сложившейся системы в результате очередных выборов или парламентских голосований и тому подобных «регулярных» процедур, но

сохраняется возможность воздействия внесистемных импульсов (массовых, внешних, верхушечных, личностных), которые время от времени возникают. Нечто подобное происходило и в странах классической демократии в периоды ее формирования или кризисов.

О прямом влиянии «цветных» революций (особенно украинской) на российскую ситуацию говорить трудно. Массовые настроения в России в конце 2004 года скорее отталкивали от подражания опыту соседей, чем привлекали к нему внимание [63] . Но с уверенностью можно отметить одно важное обстоятельство: масштабы и характер встревоженноcnb, если не паники российских властных и околовластных (советники, «технологи» и т. п.) структур, вызванной развитием украинских событий, прямо повлияли на оценки теми же силами протестных выступлений в России.

Российский кризис начала 2005 года: ожидаемое и неожиданное

В конце минувшего года «большой» социальный кризис в стране представлялся невозможным, хотя признаки общественного беспокойства и недовольства – в большой мере связанного с ожиданием замены льгот – нарастали, и это постоянно подтверждали опросы общественного мнения. Из различных источников было известно, что предлагавшиеся правительством меры по «монетизации» льгот подготовлены наспех, без должных расчетов и без необходимой разъяснительной работы среди населения. Здесь также явно сказывалась привычка авторитарной власти видеть в населении послушную массу, которая «съест все, что дают», поскольку не имеет возможности разобраться в навязанных изменениях и, тем более, сопротивляться им. Повсеместные акции массового протеста оказались шоком для властных структур и в первые же недели существенно изменили обстановку в стране. Привыкший терпеть и приспосабливаться «человек обыкновенный» впервые за многие десятилетия показал себя возмущенным и активно протестующим.

Чтобы оценить масштабы выступлений, недостаточно сведений об их непосредственных участниках, весьма важны показатели поддержки и сочувствия (обычно заявленная в ходе опроса «готовность участвовать» на деле означает выражение поддержки). В своем городе, районе 30 % видели акции против замены льгот. В январе 2005 года (N=1600 человек) лишь около полупроцента опрошенных сообщили, что сами принимали участие в таких акциях, 26 % – что могли бы в них участвовать, 41 % заявили, что поддерживают действия протеста, еще 41 % – что относятся к ним с пониманием, хотя не поддерживают.

Чаще всего выражают поддержку протестным действиям люди старших возрастов (55 лет и старше – 51 %), а также – что весьма примечательно – имеющие высшее образование (42 %). Причем обратили внимание на такие действия в своем городе прежде всего высокообразованные – 44 % (из имеющих низшее образование – только 22 %). Непосредственно участвовали в протестах преимущественно люди в возрасте 25–40 лет, они же чаще всего (60 %) полагают, что акции носят стихийный характер. Версию наличия «подстрекателей, провокаторов» разделяют 17–19 %. Стоит добавить к этому данные о том, что начало замены льгот вызвали недоумение, обиду, возмущение более чем у половины населения (56 %). Сопоставление приведенных показателей приводит к выводу о существовании – впервые за многие десятилетия – серьезной волны общественного недовольства в общенациональных масштабах.

Другая сторона создавшейся ситуации – неожиданная растерянность власти, неспособной признавать всерьез собственные ошибки, но готовой отступать под нажимом протестов. Это относится не только к льготам: как только появились сообщения, что в некоторых городах к возмущенным пенсионерам присоединяются студенты, встревоженные намерением военного ведомства отменить отсрочки от призыва, тут же появились официальные опровержения…

Чтобы судить о значении и потенциале нынешней протестной волны, как представляется, следует отойти от категорий социальной политики и ограниченно-экономических стереотипов наподобие оппозиции «прогрессивных» денежных выплат «консервативным» (в советском стиле) льготам. За вышедшим на улицы спором о льготах и монетизации кроется гораздо более важная проблема отношений между «властью» и «народом». Дело в том, что «льготы», унаследованные с советских времен или накопленные позже, – это ключевое звено в том негласном «социальном контракте», который обеспечивал относительную стабильность и спокойствие в дефицитарном и бедном обществе, это та самая «кость», которую бросал народу режим, неспособный обеспечить эффективность экономики и нормальный уровень благосостояния, получая в ответ дешевую и послушную рабочую силу, а также массовую готовность равнодушного одобрения власти и ее носителей. Поспешная и неподготовленная отмена льгот при отсутствии развитой экономики, при уровне жизни, не достигшем позднесоветских показателей (1991 года), фактически взрывает весь этот «социальный контракт».

Вряд ли можно объяснить такой чуть ли не самоубийственный шаг только социальной некомпетентностью или чиновным рвением каких-то функционеров. В его основе – стремление имитировать «современность» и местами даже «либерализм» существующей социально-политической системы при отсутствии действительно современной экономики, политики, правового государства и эффективного управления. Результатом оказывается убогая и социально опасная пародия на либеральные реформы, дискредитирующая и власть, и либерализм.

Пока (к началу февраля 2005 года) социальные протесты в стране носят диффузный, неорганизованный характер. Не видно политических сил (старых или новых), которые способны были бы придать движению организованный характер. Существенное значение имеет демонстративно «нестоличный» вид протестного движения, которое довольно тщательно обходит Москву стороной. Почти не видно и собственно политических лозунгов (хотя в наших исконных условиях любое несогласие несет политическую нагрузку). Не существует и никакой политической альтернативы, подобной той, что предлагалась в Грузии, в Украине. Состав сложившейся в последние годы властной верхушки, видимо, исключает какие-либо антипрезидентские реакции на этом уровне.

Варианты развития нынешней протестной волны в российском обществе зависят от многих разнопорядковых факторов – от способов политизации массовых выступлений, действий власти (например, в отношении обещанной «реформы» ЖКХ), «весенних» общественных настроений и пр. Трудно сомневаться в том, что одним из наиболее важных последствий нынешних выступлений станет дальнейшее разрушение – прежде всего в сознании «человека обыкновенного» – «нерушимого единства партии (власти, президента…) и народа» в России.

Библиографическая справка

Общественное мнение у горизонта столетий

Мониторинг общественного мнения. 2000. № 6.

Три «поколения перестройки»

Мониторинг общественного мнения. 1995. № 3.

Поколения XX века: возможности исследования Мониторинг общественного мнения. 2001.

№ 5; републ.: Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. М., 2005.

Заметки о «проблеме поколений»

Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2; републ.: Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. М., 2005.

Время перемен: предмет и позиция исследователя. Ретроспективные размышления

Мониторинг общественного мнения. 2003. № 4.

Исторические рамки «будущего» в общественном мнении

Вестник общественного мнения. 2004. № 1; републ.: Куда идет Россия?.. Вып. 11: Пути России: существующие ограничения и возможные варианты. М., 2004.

Свобода от выбора? Постэлекторальные сопоставления

Вестник общественного мнения. 2004. № 2.

Отложенный Армагеддон? Год после 11 сентября в общественном мнении России и мира

Мониторинг общественного мнения. 2002. № 5.

Уроки «атипичной» ситуации. Попытка социологического анализа

Мониторинг общественного мнения. 2003. № 3.

Восстание слабых. О значении волны социального протеста 2005 года

Вестник общественного мнения. 2005. № 3.

Двадцать лет спустя: перестройка в общественном мнении и общественной жизни

Вестник общественного мнения. 2005. № 2.

Парадоксы и смыслы «рейтингов»: попытка понимания

Вестник общественного мнения. 2005. № 4.

Сегодняшний выбор: уровни и рамки

Вестник общественного мнения. 2005. № 5.

Механизмы и функции общественного доверия Мониторинг общественного мнения. 2001. № 3.

Люди и символы. Символические структуры в общественном мнении

Мониторинг общественного мнения. 2001. № 6.

Варианты адаптивного поведения

Мониторинг общественного мнения. 2002. № 1.

«Истина» и «правда» в общественном мнении.

Проблема интерпретации понятий

Мониторинг общественного мнения. 2002. № 3.

Фактор надежды

Мониторинг общественного мнения. 2003. № 2; печатается с дополнениями и исправлениями.

Человек в корруптивном пространстве

Мониторинг общественного мнения. 2000. № 5.

Координаты человека. К итогам изучения «человека советского»

Мониторинг общественного мнения. 2001. № 1.

«Человек советский»: реконструкция архетипа Мониторинг общественного мнения. 2001. № 2.

Перспективы человека: предпосылки понимания Мониторинг общественного мнения. 2001. № 4.

«Человек ностальгический»: реалии и проблемы Мониторинг общественного мнения. 2002. № 6.

«Человек советский» в эпоху перемен Вестник общественного мнения. 2003. № 1.

«Человек советский» как человек «особенный» Вестник общественного мнения. 2003. № 2.

«Человек советский» и его рамки самоопределения Вестник общественного мнения. 2004. № 3.

Функции и динамика общественных настроений Вестник общественного мнения. 2004. № 4.

О «большинстве» и «меньшинстве»

Вестник общественного мнения. 2004. № 5.

«Человек обыкновенный» в двух состояниях Вестник общественного мнения. 2005. № 1.

Указатель имен

А

Александр Македонский 71

Лукашенко А. 137

Лютер М. 280

Александр Невский 71

Александров А. 201,261

Артемьев И. 137

Афанасьев Ю. 27

Б

Бен Ладен У. 95,98,192

Березовский Б. 216

Берлин И. 221

Бжезинский 3.96,101

Брежнев Л. 40,67–72,173, 1S5

Булгаков М. 220,293

Буш Дж. 96, Ю1,107,109, п 8

В

Вайда А. 18

Валлерстайн И. 165

Вебер М. 51,219,265,280

Вознесенский А. 41

Вульпиан А. де 340

Высоцкий В. 293

Г

Гаганова В. 199

Гагарин Ю. 65,70–72,293

Гадамер X. 220,222

Гайдар Е. 27,65,256

Гастелло Н.199

Гегель Ф. 72,213

Герцен А.46,219,313

Гитлер А. 71,72, 101

Глазьев С. 81, 138

ГлинкаМ. 201

Горбачев М. 27,30–32,43, 53,58,67–72,78,83,86, 89,143–148,185,186, 200,253,264,276,281, 282,293,354–356,374