Искатель, 1998 №7
Шрифт:
— Стрелять могли из пистолета с глушителем, — заметил Розовски.
— Тут очень тонкие стены, — возразил Алон. — Даже выстрел из пистолета с глушителем мог быть слышен. Нам важно знать, когда именно произошло убийство.
Розовски покачал головой.
— Ты прислушайся, Ронен.
— А в чем дело?
— Послушай, послушай.
Они на мгновение замолчали Из-за стен доносились многоголосые крики, детский смех, грохот передвигаемой мебели.
— Как думаешь, в этом балагане можно что-нибудь услышать?
— Н-да-а… — протянул Алон. — Ты прав.
— Или, вернее, центр абсорбции… Что ты хочешь, — сказал Натаниэль, — восемьдесят тысяч репатриантов иэ одной России. Недавно поставили рекорд: около восьмисот за один день! В Хайфу пришел паром. А сколько будет еще? Министерство строительства уже воет.
— Вот именно, — буркнул Ронен. — Между прочим, страна не резиновая. Я сам — сионист, и отец мой был сионистом, и дед тоже. Но одно дело — быть сионистом теоретически, и совсем другое… — Он не договорил, махнул рукой. — Не обижайся, Натаниэль, я не тебя имею в виду. Между нами — ну какие они евреи?
— Я и не обижаюсь, — ответил Розовски.
— Понимаешь, меня бесит, что они приезжают — и начинают выяснять свои отношения именно здесь, в Израиле. — Ронен кивнул на тело Соколовой. — Почему не там? Почему здесь?
— Да ладно тебе, — сказал Розовски. — Брось чепуху молоть. Ты же знаешь, что процент преступности среди репатриантов ниже среднего по стране. Я имею в виду серьезные преступления. И потом: с чего ты взял, что здесь сводились старые счеты? У тебя есть какие-то данные?
— Ничего у меня нет. Пока нет. А что касается процента преступности… — Ронен с досадой поморщился. — Как будто ты не знаешь, что русские просто предпочитают не обращаться в полицию. Ты ведь на то и рассчитывал, открывая агентство, сам мне рассказывал. Так что мы толком не знаем, каков истиный процент преступности в их среде… Ладно, не обращай внимания, это я так… Очень много работы. Я просто устал.
— Я понимаю. Кстати, — сказал Розовски, — на каком языке Дани собирается беседовать со здешней публикой? По крайней мере на этом этаже? Я очень сомневаюсь в том, что они уже освоили иврит. Правда, может быть, он выучил русский?
— Издеваешься? — спросил инспектор Алон. — Нет, конечно. Просто я надеялся, что ты, по старой памяти, поможешь нам… хотя бы в качестве переводчика.
— Пожалуйста, — ответил Натаниэль. — Конечно, помогу. Но еще раз повторяю, вряд ли кто-нибудь из них что-нибудь слышал.
— Допустим, — сказал Ронен. — Но видеть-то они могли? Для этого никакой особой тишины не нужно.
— Психология, — сказал Натаниэль.
— При чем тут психология?
— Представь себе состояние этих людей. Они ведь только вчера прилетели. Совершенно обалдели от непривычной жизни. Перепуганные, языка не знают, к кому обращаться — тоже. И тут приходит суровый инспектор Алон и спрашивает: «Вы никого подозрительного здесь не видели сегодня утром?» Да им все израильтяне кажутся подозрительными!
— Натан прав, — вмешался доктор Бен-Шломо. — Никто тут ничего тебе не скажет. Нечего даже пытаться.
Инспектор Алон
— Вот ведь ситуация. Убийцу наверняка видели человек двадцать. И никто из них толком не сможет его описать. Так ты думаешь, не стоит опрашивать?
Розовски пожал плечами.
— Не могу ничего сказать, — ответил он. — Не знаю. Но если хочешь, можем попробовать.
Ронен Алон обратился к помощникам:
— Ребята, у вас еще много работы? Есть что-нибудь интересное?
— Ничего, инспектор, — ответил Дани. — Работы немного. Минут через пятнадцать, я думаю, закончим. Доктор, что у тебя?
— Все. Подробности после вскрытия. Могу сказать, что причиной смерти был выстрел из нарезного оружия, по всей видимости — пистолета или револьвера, калибра семь и шестьдесят пять сотых миллиметра, — сказал доктор. — Сквозное ранение в голову. Стреляли с близкого расстояния — три-четыре метра. Выходное отверстие в затылочной части головы. Санитары могут уносить тело.
— Есть отпечатки, Ронен, — сказал вдруг Шимон. — Жалюзи открывали и закрывали по крайней мере два человека.
— Могла быть горничная, — сказал Алон. — Все равно — нужно проверить. Сейчас скажу санитарам. — Инспектор Алон шагнул к двери. — Дани, пусть смотрит Шимон, а ты ступай с Натаниэлем, попробуй поговорить с его бывшими земляками.
Триста одиннадцатый номер представлял собой точную копию триста двенадцатого. Тот же цвет стен, та же обивка мебели. Разница была, пожалуй, в том, что здесь было не так жарко — видимо, кондиционер работал исправно. И, слава Богу, в том, что обитатели номера, средних лет семейная пара, находились в добром здравии. Если не считать вполне естественного шока от необычной обстановки. Когда Натаниэль и Дани вошли, к этому легкому шоку прибавилась и плохо скрытая тревога от неожиданного контакта с представителями властей (Дани был в форме).
Впрочем, тревожное ожидание на лицах несколько поубавилось после того, как Розовски обратился к ним по-русски.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — сказал он и улыбнулся успокаивающей улыбкой. — Нам просто нужно задать вам несколько вопросов. Не возражаете?
— Нет, конечно, задавайте, — сказала жена. — Проходите, садитесь.
Муж молча кивнул, как бы подтверждая приглашение.
Розовски снова огляделся по сторонам. Еще одно отличие этого номера от триста двенадцатого — гораздо больше сумок. Если бы, не дай Бог, что-то случилось с этой парой, полиция провозилась бы с обыском куда дольше.
— Вы прилетели вчера? — спросил Натаниэль.
— Позавчера, во второй половине дня.
На вопрос, не заметила ли она сегодня утром что-нибудь подозрительное, женщина ответила:
— Мы ничего не видели. И потом — я ведь не знаю, что может быть подозрительным, а что — нет.
Ее муж настороженно поглядывал то на Дани, то на Розовски и хранил молчание.
— Спроси: когда они в последний раз видели свою соседку? — спросил Дани.
Натаниэль перевел.
— Соседку? — переспросила женщина. — Галю?