Искатель. 1974. Выпуск №5
Шрифт:
Вечернее знойное безмолвие нарушал только шум мотора. По пустынному в этот час шоссе не спеша двигался старенький «рено». Солнце слепило водителю глаза, и он опустил перед собой темный пластмассовый щиток.
Шоссе вдруг напомнило человеку за рулем застежку-«молнию»: по обочинам его тянулись полосы ребристого асфальта. Он усмехнулся. Бывший президент увидел подобную дорогу где-то в Европе и решил проложить такую же от столицы до парка «Дрим граунд», который должен был стать точной копией американского «Дисней ленда», и до курортного комплекса с отелями, пляжами, площадками для гольфа и игорным залом — он не должен был уступать знаменитому «Казино дю Либан» в Бейруте. Но президент успел соорудить лишь
Человек вел машину, свободно откинувшись на спинку сиденья, придерживая одной рукой баранку. Тишина и покой располагали к раздумью, и он вернулся к мыслям, не раз уже приходившим в голову.
Он думал о бывшем президенте. «Хочешь разбогатеть — будь бережливым, хочешь прославиться — будь щедрым. Старая истина, — размышлял человек в машине. — Президент не жалел денег на престижные проекты. Но от осуществления его проектов страна не богатела. Хорошо, мы вовремя спохватились». Водитель сбавил скорость, и автомобиль пошел еще медленней. Еле слышный рокот двигателя не мешал думать. «Дрим граунд»… Курорт… Казино… Но до того, как в «Дрим граунд» вошел бы первый посетитель, а на курорт прибыл первый турист, англичане полностью завладели бы нашей нефтью, японцы — рудой и углем. Правильно говорят: у плохого хозяина есть лодка, да весел нет. Президент хотел красивую лодку, а весла отдал в чужие руки, иностранцам.
Человек смотрел из машины на рекламные щиты, тянувшиеся вдоль дороги: «Бритиш петролеум», «Мицубиси»… «Кто стал дружить с тобой для обретенья благ, не друг надежный твой, а самый страшный враг», — пришли на память стихи из древнеперсидской поэмы. Он любил древнеперсидскую поэзию и хорошо знал Омара Хайяма, Саади, Абу Шукура… Вот и сейчас припомнились строки Абу Шукура. И уже вслух повторил: «Не друг надежный твой, а самый страшный враг…» Он обратил внимание, что ливни иссекли надписи на фанерных щитах, ветер кое-где отодрал на них полоски, и оттого рекламные рисунки выглядели заштрихованными. Видно было, рекламу давно не подновляли. «Некому и незачем, — улыбнулся человек в машине. — Прежде всего — незачем. Промышленность национализирована, и новое правительство теперь само начнет добычу нефти, руды, угля». Он продолжал неторопливо вести машину, и мысли его тоже были неторопливые, спокойные.
Солнечный диск наполовину ушел за горизонт. Сквозь темный щиток человек, сидевший в машине, различил пятнышко на раскаленном полукруге, пылавшем в синеве неба. Пятнышко быстро росло, приближалось, обретало форму, и скоро можно было разобрать, что это «трак», мощный восьмитонный грузовик. «Трак» надвигался слишком стремительно, и человек в «рено» почувствовал безотчетную тревогу. Он прижал машину к ребристому краю шоссе и почти остановился.
Метрах в десяти от «рено» тяжелый «трак» резко свернул влево и пересек осевую линию. Человек в «рено» вдавил в пол педаль тормоза, и в то же мгновение грузовик далеко выдвинутым широким бампером врезался в автомобиль. Яростно взвизгнули шины, туго втираясь в асфальт, заскрежетал рвущийся кузов, беспорядочно зазвенели брызнувшие во все стороны мелкие осколки стекол. Водитель «рено» не успел выключить зажигание — машина взлетела над асфальтом, перевернулась в воздухе, упала, опять перевернулась и встала на колеса. Дверца искореженной кабины отлетела, и человек, только что сидевший за рулем «рено», вывалился на шоссе.
Он упал лицом на асфальт, горячий, как само солнце, раскалявшее его весь день, чуть приподнялся, пробуя поползти, но руки ему не повиновались. Человек еще несколько раз дернулся и затих. Его глаза были открыты и, казалось, смотрели туда, где сверкнул и исчез последний луч солнца.
Затормозивший «трак», прочертив на мягком асфальте две длинные черные полосы, остановился. Шофер подал грузовик назад, к груде исковерканного металла, выпрыгнул
Небо погасло. Гул удалявшегося «трака» постепенно стихал, и на дороге вновь наступило безмолвие.
— Что же делать? — Логов, казалось, не замечал, что говорит вслух. — Как поступить?
Он тяжело поднялся из глубокого кресла и зашагал по спальне — от тахты, покрытой грубошерстным, ручной работы пледом — память о поездке к горным племенам, к большому, на коротких ножках телевизору, на экране которого, стреляя из винтовок и револьверов, метались длинноногие парни в широкополых шляпах, джинсах и сапогах на высоких каблуках. Логов убрал звук, и стрельба стала едва слышна. Что же делать?
Логов сгорбился, плечи ссутулились. Его открытое лицо, всегда светившееся улыбкой, напряглось, во взгляде, обычно живом и мягком, появилась сосредоточенность.
— Костя, теперь ты уйдешь от меня?
Логов остановился. Повернулся к жене. Алена сидела в углу у торшера, похожего на диковинное растение, — прикрепленные к ножке торшера овальные полочки, торчавшие в разные стороны, напоминали листья. Как приготовившаяся к прыжку тропическая лягушка-голиаф, чернел на одной из полочек телефон. Свет неровными мелкими квадратами падал на заплаканное лицо Алены сквозь бамбуковый плетеный абажур.
— Костя, ведь нас связывают пятнадцать лет жизни!
— О чем ты? — Логов пожал плечами. — Неужели не понимаешь, что нанесла удар в спину. И какой жестокий удар! А волнует тебя только одно — уйду я или нет. Не о том, совсем не о том надо думать в создавшемся положении…
Ковбои на телеэкране прекратили стрельбу, вместо них появилась популярная певица, и чуть слышно полилась песенка о несчастной любви — в этой стране о счастливой любви почему-то не пели.
— Да, нас связывают пятнадцать лет. — Логов остановился перед Аленой. — Но ты уже не такая, какой была пятнадцать, да что пятнадцать — пять лет назад! Я замечал — ты становишься другой, меняешься, меняешься в плохую сторону, и ничего не предпринял, чтоб исправить тебя. И вот предательство. Понимаешь — предательство!
— Нет, Костя, нет! — Рыдания мешали Алене говорить. — Это не предательство. Поверь, сначала была просто глупость, обыкновенная глупость. Потом… Потом я испугалась. Испугалась твоего гнева. Это как страшный сон, когда хочешь проснуться и не можешь. — Алена уткнулась в платок и заплакала еще горше.
Логов смотрел на вздрагивавшие плечи жены, на волосы, сзади забранные вверх и вьющиеся на затылке мягкими, нежными колечками. И продолжил без прежней жесткости:
— Перестань, успокойся. — Он положил руку на плечо жены. — Пока мне еще не все ясно. Давай восстановим мельчайшие детали. Ты должна помочь разобраться. Слышишь?
Алена подняла голову.
— Да, хорошо… — Губы ее дрожали.
— Расскажи, как это было. С самого начала.
Срывающимся голосом, с трудом выговаривая слова, Алена начала:
— Это было так…
Виктор Свэ немного подумал, оценивая фразы Алены, и ответил:
— Нет, нет, миссис Логова. В понятие «экзотика» мы, азиаты, вкладываем совсем иной смысл. И это естественно. Для вас экзотика — это пальмы, обезьяны, пагоды. Для нас — русский снег и лондонские туманы. Для меня белая женщина, если желаете, тоже экзотика.