Искатель. 1980. Выпуск №4
Шрифт:
— И опять он? — глухо спросил князь Данило.
— Да, княже, об этом тоже донес воевода Богдан.
— Скажи, холоп, — после некоторого молчания произнес князь Данило, — что хочешь ты за свои вести?
— Чего хочу? — переспросил конюший. — Ничего, княже, мне от тебя не надо, потому что не в твоей власти наградить меня.
Он отшатнулся от дуба, сделал шаг вперед, развернулся к князю боком. И тот только сейчас увидел на спине у конюшего горб. Вот почему он все время жался к дереву, вот отчего все время стоял к князю лицом. Он просто не хотел показывать свое уродство.
— Ты видишь, княже, что никакая твоя
— Но что тебя заставило прийти ко мне?
Грустная улыбка скользнула по губам горбуна.
— Что заставило, княже? Не знаю, поймешь ли ты меня. Большинством людей движет чувство любви либо желание разбогатеть. Но иногда ими движет ненависть. Не любовь к тебе привела меня в этот лес, княже, а ненависть к боярину Адомасу.
— Но что боярин мог сделать тебе, калеке?
— Что мог сделать? Хорошо, княже, слушай. Нас было у него трое, мальчиков-слуг, когда ночные псы-волкодавы вырвались из псарни и порвали молодого боярина. Псарей закопали живьем в землю, а самого Адомаса-сына отправили на лечение к знаменитой в наших краях ведьме-знахарке. Когда он вернулся, мы все трое пришли на следующее утро одевать его в спальню. Вначале он не говорил ни слова, только смотрел на нас, а затем стал кричать, упал на пол и зашелся в припадке. Прибежали боярин с боярыней, стали спрашивать, в чем дело. И тогда, указывая на нас, молодой Адомас спросил, а почему это мы лучше его — прямые и здоровые? Той же ночью нас всех троих искалечили, а потом приставили постоянно к молодому Адомасу, запретив допускать к нему на глаза других его сверстников.
Князь Данило перекрестился.
— Бог вам обоим судья, и тебе и боярину.
— Прощай, княже, к утру мне надо быть на конюшне. Если услышу еще что о твоем воеводе или о кознях боярина, снова приду к тебе.
Конюший набросил на голову капюшон плаща, сделал два шага в сторону и пропал среди кустов. И не хрустнул под его поступью ни один сучок, не шелохнулась ни одна ветка. Он словно растворился в темноте ночи, оставив возле дуба погруженного в свои думы князя Данилу.
7
Заложив руки за спину и глядя себе под ноги, великий московский князь Дмитрий не спеша шел по ухоженной тропинке монастырского сада. Рядом с ним, плечом к плечу, неслышно ступал его двоюродный брат Владимир, князь серпуховский.
— Великий князь, — звучал голос Владимира, — вся русская земля поднялась на святой бой с Ордой, все русские войска выступят завтра с тобой из Коломны навстречу Мамаю, И только я по твоей воле остаюсь в Москве, только я не приму участия ввеликом походе на степь. Скажи, чем прогневал тебя, чем не угодил?
В голосе брата звучала обида. Дмитрий замедлил шаги, отломил от яблони тонкую веточку, легонько хлопнул себя по высокому сафьяновому сапогу.
— Нет, брат, совсем не из-за того оставляю я тебя в Москве, что не верю, — глуховато произнес он. — Как раз наоборот. Лишь ты сможешь выполнить то, для чего даю я тебе пятнадцать тысяч своей лучшей конницы и оставляю за своей спиной.
Владимир Серпуховский грустно усмехнулся.
— Но что я могу сделать в твоем тылу, великий князь? Защитить Москву от рязанского Олега? Помочь Андрею и Дмитрию Ольгердовичам, если навалится на них литовский
Какое-то время Дмитрий шел молча, глядя себе под ноги, затем поднял голову.
— Много врагов у Руси, брат, но главный из них — Орда. Страшную силу собрал Мамай на Дону, ничуть не меньше той, что вел когда-то на Русь Батыга-хан. Нас, русичей, вдвое меньше. Но против Мамая я не могу выставить даже и этих своих сил. Потому что нависает надо мной с запада враждебная Литва, союзник Мамая. В любую минуту может укусить нас сзади или сбоку рязанский Олег, что тоже держит ордынскую руку. Потому и стоят на литовском порубежье без малого сорок тысяч русичей, оттого и вынужден я оставить в Москве пятнадцать тысяч своих лучших воинов. Треть моего войска не могу двинуть я из-за этого на Орду, каждый третий русский меч пропадает сейчас попусту. А это значит, что там, на Дону, каждому русичу придется рубиться уже не с двумя врагами, как случилось бы, будь у меня сейчас все русское войско целиком, а с тремя.
— Понимаю это и я, великий князь, но что можно сделать другое? Убери ты с литовского кордона Андрея и Дмитрия Ольгердовичей — Ягайло соединится с Мамаем и тебе в бою придется выставить против него те же сорок тысяч воинов, что держат его сейчас в Литве. А оставь ты без защиты Москву, кто знает, может, уже завтра будут под ее стенами рязанцы или другие супостаты. Все мы,русские князья и воеводы, понимаем это, великий князь, и каждый из нас знает, что в твоем положении ничего другого сделать невозможно.
И вдруг, к величайшему удивлению Владимира Серпухозского, Дмитрий весело рассмеялся.
— Да, брат, ты совершенно прав, в твоих словах нет ни одного промаха. Уверен, что так же рассуждают и Мамай с Ягайлой. И как благодарен я небу, что в эту тяжкую для Руси годину рядом со мной оказался боярин Боброк, в бездну ума которого я страшусь даже заглянуть.
Дмитрий с хрустом сломал ветку, отбросил ее в сторону. Загородив князю Владимиру дорогу, он положил ему руки на плечи.
— Ягайло и Мамай знают, что, выступи Литва против меня или даже останься на месте, она свою задачу выполнит: треть моего войска будет не у дел. И это их вполне устраивает. Но это никак не устраивает меня, брат, потому что мне для победы нужно совсем другое. Мне нужно, чтобы и Ягайло со своими полками остался в Литве и чтобы я со всем своим войском один на один схватился с Мамаем.
— Но это невозможно, великий князь.
— Нет, брат, это возможно, — жестко произнес Дмитрий.-
И это сделаете вы, кому я больше всего верю, — ты и Боброк, это сделают вместе с вами Дмитрий и Андрей Ольгердовичи. Вы вернете Руси те пятьдесят с лишним тысяч дружинников, что держу я сейчас против Литвы и Рязани, и вместе с тем вы не дадите Литве и Орде соединиться. Вот что должен ты сделать, брат, вот для чего отправляю я тебя сейчас в Москву.
Владимир Серпуховский и раньше прекрасно знал ум, сметку и предусмотрительность своего двоюродного брата. Именно Дмитриева дальновидность и опытность вознесли Москву выше всех остальных княжеств, но то, что говорил Дмитрий сейчас, не укладывалось у него в голове.