Искатель. 1980. Выпуск №4
Шрифт:
— Боярин, для нас все татары одинаковы, будь он самый знатный бей или последний ханский нукер. У нас с ними со всеми один разговор, как и у них с нами.
У Векши зашевелились на голове волосы, округлились глаза.
— Значит, у тебя и ханская грамота? — еле ворочая языком, прошептал он. — О боже, он вырезал все посольство и завладел грамотой и после этого является в мой дом, — схватился Векша за голову. — Да что подумает обо мне великий князь, если узнает?!
— Боярин, не будь бабой, — засмеялся атаман, беря из его рук печать со шнуром и снова суя их себе за пояс.
— Чего боишься? Не ты побил
— Дальше? Неужели ты думаешь, что я буду слушать тебя и дальше? После всего того, что ты уже наговорил мне.
— Будешь, боярин. Потому что выгоду от моих слов будем иметь мы оба. И я даже не знаю, кто из нас большую. Досталась мне при дележке добычи вот эта кольчуга. — Дорош ударил себя в грудь, которую обтягивала тонкая, венецианской работы кольчуга с серебристым отливом. — Богатая вещь, знатная, с самого ихнего бея сняли. А под такой доспех и конь добрый нужен, и шлем достойный. Загрустил было я. А тут мне эту грамоту приносят. Сорвал печать, глянул на письмена и хотел было ее в костер бросить. И вдруг на меня словно озарение снизошло. Ведь кому-то эта грамота писана, значит, кому-то она нужна. А ежели она идет из Орды, то, может, ее ждет сам Ягайло? Так почему бы мне, грешному, не сделать людям доброе дело?
Векша от волнения зажал свою бороду в кулак, зашмыгал носом, глазки его радостно заблестели.
— Правду говоришь, атаман, сущую правду. Люди мы все, христиане, и добро должны человекам творить.
— Вот и я тогда подумал об этом, — продолжал Дорош. — И сразу вспомнил тебя. У кого табуны лучше, чем у боярина Векши? Сам видел, пас их. Вот потому и решил повидаться с тобой, боярин, и решить это дело полюбовно и по-христиански. Вот тебе и весь мой сказ. Хочешь меняться — давай. А не хочешь — найду другого покупателя своему товару.
Сделав вид, что он думает над предложением Дороша, Векша какое-то время молчал, задумчиво глядя на носки своих сапог.
— Хорошо, атаман, пусть возьму я у тебя грамоту, а что скажу, если спросят, откуда она у меня? Ведь Мамай не мне ее давал, а своему гонцу, который порубанный в степи валяется.
— Что хочешь, то и говори, — беспечно ответил Дорош. — Какое мне дело до твоих слов. Я отнял грамоту у татарского гонца, хочешь, скажи, что ты отнял ее уменя. Кто проверит? Векша, решившись, рубанул рукой воздух.
— Уговорил, атаман, давай сюда грамоту.
Дорош рассмеялся.
— Не рановато, боярин? Когда будут конь и шлем, тогда будет и грамота.
— Дай посмотреть на грамоту, вдруг обманываешь ты меня.
— Э нет, боярин, — лукаво усмехнулся Дорош. — Лучше сделаем так: назначай место и время, где завтра встретимся, вот там и получишь ханскую грамоту. А сам приводи того аргамака, что я вчера под твоим Николаем видел. И привози вот этот аланский шелом с бармицей, что в углу стоит. Говори, где и когда встретимся?
— Давай у Старого дуба, прямо на поляне, — предложил Векша. — Надеюсь, то место ты еще не забыл?
— Помню, боярин. В полдень я с двумя хлопцами буду тебя ждать.
Боярин Векша прибыл на поляну ровно в полдень. Рядом с ним восседали на огромных конях два великана телохранителя, закованные с головы до ног в доспехи, поперек их седел лежали копья.
Атаман и два его спутника уже ждали. Их вид был вполне дружелюбным и мирным и не вызвал у боярина никаких подозрений. Пока Дорош любовался конем и шлемом, Векша с любопытством рассматривал его спутников.
— Вижу, боярин, что сдержал ты свое слово, — наконец сказал Дорош, разворачивая коня рядом с Векшей. — А раз так, то вот тебе и грамота.
Он сунул руку за пазуху и протянул Векше пергаментный свиток, обвязанный шнуром с ханской печатью. Схватив грамоту, Векша тут же лихорадочно развернул ее.
— Что это? — с недоумением спросил он. — Я здесь ничего не понимаю.
— Что взяли у гонца, то и передаю тебе, — спокойно ответил Дорош. — Видно, не для тебя писана.
Векша осторожно свернул грамоту, снова перевязал ее шнуром, стараясь не потревожить Мамаеву печать, и сунул ее за пазуху.
— Что ж, атаман, прощай и не поминай лихом.
— Прощай и ты, боярин, — ответил Дорош.
Перехватив повод с приведенным Векшей аргамаком в свою руку, он кивнул боярину и вместе со своими спутниками медленно тронулся к лесу. Векша с улыбкой провожал его глазами, время от времени поглядывая по сторонам.
Поляна, на которой происходила эта встреча, занимала значительную площадь. Когда-то давным-давно люди выжгли здесь лес, чтобы посеять хлеб. Затем они ушли на юг, на более плодородные земли, и бывшее поле превратилось в обыкновенную лесную поляну, густо заросшую высоким, чуть ли не в человеческий рост разнотравьем, зарослями орешника и малины.
На поляне пересекалось несколько лесных дорог и тропинок. По одной из них, ведущей в сторону южного рубежа, направлялась тройка казаков.
Они проехали уже половину расстояния до леса, как из кустов стали появляться всадники и растекаться влево и вправо от дороги, охватывая казаков широким полукольцом. С десяток всадников остались на самой дороге. В одном из них по блестящему шлему и развевающемуся пурпурному плащу Векша узнал своего старшего сына. Но Дорош и его спутники, словно не замечая высыпавших из леса всадников, медленно и спокойно ехали по дороге прямо на выставленные им навстречу копья.
Громкое конское ржанье, внезапно раздавшееся сразу со всех сторон поляны, моментально объяснило Векше причину их спокойствия. Из густой травы, которой заросло все бывшее поле, во множестве появились вначале шлемы и лохматые шапки, затем плечи, конские морды, и вот уже все пространство оказалось усеянным множеством всадников. С копьями в руках, со щитами на плечах они со всех сторон подъезжали к дороге, по которой ехал Дорош, и выстраивались за ним в колонну по четверо в ряд.
«Полусотня, сотня, две, три…» — машинально прикидывал на глаз их число Векша. Да,Дорош оказался не той птичкой, которую можно было взять голыми руками. Его ватажники залегли на поляне, как видно, еще с вечера, сразу после прибытия от Векши их атамана. Привычные к многочасовым безмолвным засадам, сумевшие приучить к этому и своих коней, они поднялись именно в ту минуту, когда их присутствие стало необходимым.