Искра божья
Шрифт:
— Что за намёки, отче? — задетый словами монаха, Джулиано приподнял берет и свирепо уставился в широкую спину отца Бернара.
— Какие уж тут намёки, сын мой! Я же всё утро честно пытаюсь втолковать вам, что негоже волочиться за просватанной за кровника вашей семьи сеньоритой! Негоже убивать её брата и возводить хулу на сеньора Лукку! Негоже…
Внезапно отец Бернар прервался на полуслове и привстал на облучке, вглядываясь во что-то на перекрёстке дорог. Наконец, убедившись, что дорога безопасна, монах перекрестился и подхлестнул ослов. Джулиано
Подгоняемые монахом животные резво подтащили телегу к придорожному исполину. Юноша выпрыгнул из телеги и с любопытством уставился на мёртвую девочку, повешенную за шею высоко на дереве. На ближайших к покойнице ветках чинно расселось растрёпанное вороньё, разомлевшее от жары и обжорства. Грудь ребёнка закрывала табличка с корявой надписью: «STREGA».
Похоже, тело висело тут уже не первые сутки: пернатые падальщики успели сильно изуродовать ребёнку лицо и выклевать глаза. Одежда покойной висела на трупе жалкими лохмотьями, едва прикрывая тщедушное тельце. Искалеченные пальцы с вырванными ногтями и босые пятки почернели от побоев.
— За что её, отче? — Джулиано прикрыл нос широким рукавом рубашки, стараясь уберечься от дурного запаха.
— Известно за что — то ведьма, сын мой, — нервно озираясь, сообщил отец Бернар.
— Никогда не видел ведьм.
— Вам повезло, сын мой. Последнюю бестию в Себилье забили камнями ещё до вашего рождения.
— А чего она такая мелкая?
— Саттане проще соблазнить младенца. Парочка леденцов — и детская душа уже в тенётах королевы ада.
— Хм, я хочу её похоронить.
— Бог с вами, сын мой, — монах испуганно вцепился толстыми пальцами в нательный крест, — не мы вешали, не нам и хоронить. Поедемте-ка поскорее отсюда, дорога у нас дальняя.
— От чего же вы, отец Бернар, так побледнели? Или покойницы испугались? — Джулиано насмешливо сморщился.
— Эх, сын мой, с инквизицией шутки плохи. Уж мне ли не знать, — монах наставительно потряс перед лицом юноши обрубком левого мизинца, — по глупости, да по молодости довелось у них побывать. Грешен был, признаю, вот и поплатился за гордыню…
Тёмные глаза Джулиано по-новому, с прищуром оглядели ссутулившуюся фигуру старого монаха.
— Ну, если вы языком трепать не станете, так никто и не узнает о том, что я сейчас сделаю.
С этими словами Джулиано достал короткий нож и перерезал конопляную верёвку, привязанную за нижнюю ветку дуба. Тело с глухим стуком упало на землю.
— Что вы, сеньор, что вы! — зачастил монах. — Я нем как могила. Только ведь святой официум крепко умеет спрашивать, так крепко, что промолчать не удастся.
— Значит, так им и скажете, — юноша откашлялся, — что сеньор Джулиано Хосе де Грассо в трезвом уме и здравой памяти пожалел мёртвого ребёнка, снял его с дерева, а затем оттащил девочку в овраг, где и предал её земле.
Юноша ухватился за обрезок верёвки и поволок тело в ближайшие кусты.
Джулиано спиной чувствовал, как нервничает отец Бернар, неодобрительно сопя и ёрзая в телеге. Воображение юноши рисовало, как монах крутит по сторонам лысой головой и вытягивает короткую красную шею в надежде вовремя заметить непрошенных всадников или обоз, если таковые вдруг окажутся на старой просёлочной дороге, пока его подопечный совершает деяния, непотребные с точки зрения святого официума.
У корней олеандра Джулиано нашёл небольшое углубление в почве. Он устроил в нём покойницу, заложил маленькое тельце серыми камнями и прочитал короткую молитву. Вставая, юноша зацепил плечом часть цветущей кроны, и душистые лепестки алым водопадом затопили маленький холмик.
— Покойся с миром, дитя, — пробормотал Джулиано на прощанье.
До самого вечера оба путника, не сговариваясь, молчали. Джулиано был не по возрасту задумчив. Юноша жевал соломинку и хмуро поглядывал на пасторальные пейзажи с оливковыми рощами и выбеленными солнцем руинами античных развалин.
Перед закатом телега подъехала к скромной двухэтажной гостинице, увитой лозами зелёного винограда. Навстречу прибывшим вышел низкорослый хозяин в свежем переднике и, раскланявшись, подозвал мальчишку-слугу, который распряг телегу и увёл ослов на конюшню.
Утомлённые жарой и дорогой, путники торопливо спустились в прохладный погреб, отведённый хозяином на летнее время под обеденную залу. Юноша бросил потрёпанный берет на ближайший стол и с удовольствием плюхнулся на табурет, отряхивая солому с помятого камзола. Монах скромно присел рядом.
Кроме отца Бернара и Джулиано в зале находилась ещё парочка купцов в добротной одежде с массивными цеховыми знаками на груди, прыщавый слуга с крупным молодым сеньором в малиновом дублете без рукавов и монах с кислой миной, ковыряющий деревянной ложкой в постной каше. По углам висели благоухающие связки засушенных трав, лука и чеснока.
— А что, отче, не промочить ли нам горло? — спросил Джулиано улыбаясь.
— Да разве ж можно пить вино на святого Марка, — тяжело вздохнул монах, украдкой косясь на собрата в дальнем углу.
— Ваше право: поступайте, как хотите, а я себя ущемлять не стану.
Юноша подозвал мальчишку-разносчика, сунул ему горсть медных рамесов и вскоре оказался обладателем высокого запотевшего кувшина с вином, графина с водой и пары глиняный кружек. Пряча ухмылку в усы, Джулиано наполнил кружку сверкающей гранатовой влагой и сделал несколько медленных глотков.
— Божественно! — провозгласил он.
Покусывая губу, отец Бернар смиренно наполнил кружку водою на четверть.
— Ну же, отче! Одним грехом больше, одним меньше. Замолите их завтра все скопом, приложившись к святому Престолу. Хоть какая-то выйдет для вас польза от поездки в столицу.