Искра жизни. Последняя остановка.

Ремарк Эрих Мария

— Может, они уже сбежали?

— Нет. Лебенталь слышал, что они еще здесь.

Ожидание продолжалось. Охранники не появились.

Принесли еду. Дежурные по кухне сообщили, что эсэсовцы еще в лагере.

Впрочем, похоже на то, что они готовятся уходить.

Раздали еду. Возникла призрачная потасовка. Изголодавшиеся скелеты пришлось оттеснить назад.

— Здесь всем хватит, — крикнул Пятьсот девятый. — Еды больше, чем обычно! Несравненно больше! Каждому достанется.

Наконец, все успокоились. Самые крепкие встали цепью вокруг котла, и Пятьсот девятый

приступил к раздаче. Бергера все еще прятали в госпитале.

— Вы только посмотрите! Даже картошка! — воскликнул Агасфер — И жилы. Просто чудо!

Суп оказался значительно гуще обычного, да и наливали его почти в два раза больше, чем всегда. Выдали также двойную порцию хлеба. По нормальным понятиям это все еще было более, чем скромно, но для Малого лагеря это показалось чем-то невообразимым.

— Старик сам был при этом, — сообщил Бухер — Пока я здесь, ничего подобного не видел.

— Он хочет обеспечить себе алиби.

Лебенталь кивнул.

— Он считает нас здесь еще глупее, чем мы есть на самом деле.

— Не только это. — Пятьсот девятый поставил рядом с собой свою пустую миску. — Они даже не утруждают себя задуматься, кто мы такие. Они видят в нас тех, кого им хочется, то есть конченых людей. Так они действуют повсюду. Они все и всегда знают лучше других. Поэтому-то они проиграли войну. Им казалось, что они лучше всех знают о России, Англии и Америке.

Лебенталь громко рыгнул.

— Какой великолепный звук, — проговорил он благоговейно— Боже праведный, уж и не помню, когда я последний раз рыгал!

Возбужденные и усталые, узники почти не слышали собственные слова. Они находились на каком-то невиданном острове. Вокруг умирали «мусульмане». Умирали, несмотря на крепкий суп. Они медленно паукообразно шевелились, иногда кряхтели и шептали или спокойно отходили в иной мир.

Бухер неторопливо и, насколько хватало сил, высоко подняв голову, пересек плац для перекличек и оказался около двойного ограждения из колючей проволоки, разделявшей женский барак и Малый лагерь. Прислонившись к ограждению, он позвал: «Рут!»

Она стояла по другую сторону колючей проволоки. Вечерняя заря окрасила ее лицо, придав ему здоровый блеск, словно она уже много раз вкусно отобедала.

— Вот мы стоим здесь, — проговорил Бухер — Стоим открыто, безо всяких забот.

Она кивнула. По ее лицу скользнуло слабое подобие улыбки.

— Да. Это впервые.

— Словно это садовая изгородь. На нее можно облокотиться и поговорить друг с другом. Без страха. Как у садового забора весной.

Тем не менее в них еще сидел страх. Они то и дело оглядывались, посматривали на опустевшие сторожевые башни.

Страх слишком глубоко сидел в них. Они это понимали. Понимали они и то, что этот страх необходимо преодолеть. Они улыбались, и началось как бы соревнование, кто дольше выдержит пристальный взгляд друг друга.

В подражание им другие по мере сил стали расправлять плечи и прогуливаться вокруг. Некоторые подходили к колючей проволоке ближе, чем разрешалось. От этого узники получали какое-то непередаваемое удовлетворение. Со стороны

это могло показаться ребячеством, но это было чем угодно, только не ребячеством. Они осторожно вышагивали на своих ногах-ходулях; некоторых покачивало, и они были вынуждены за что-нибудь держаться. Головы выпрямились; глаза на опустошенных лицах больше не скользили по земле, проваливаясь в какой-то пустоте, — они снова начинали видеть. В их сознании зашевелилось что-то полузабытое — мучительное, озадачивающее и пока еще откровенно безымянное. Узники бродили по плацу мимо сложенных штабелями трупов, мимо сваленных в кучи своих безучастных товарищей, которые уже умерли или еще шевелились и, возможно, думали о еде.

Происходившее напоминало призрачную прогулку скелетов, в которых, несмотря ни на что, — не угасла искра жизни.

Вечерняя заря поблекла. В долине буйствовали и накрывали холмы голубые тени. Охранники так и не вернулись. Надвигалась ночь. Вольте на вечернюю перекличку не явился. Последние новости принес Левинский. В казармах переполох. Через день-два ожидают приход американцев. Транспорт к завтрашнему дню собрать уже не удастся. Нойбауэр уехал в город. Левинский широко ухмыльнулся.

— Теперь уже недолго! Мне надо назад! — Он взял с собой троих из тех, кого здесь прятали.

Ночь выдалась очень спокойная. Она раскинула свой огромный шатер и зажгла все свои звезды.

XXIV

Шум раздался под утро. Вначале Пятьсот девятый услышал крик. Он донесся издалека сквозь тишину. Это не было криком людей, которых пытали в застенках. Горланила какая-то подвыпившая компания.

Прогремели выстрелы. Пятьсот девятый схватился за свой револьвер. Он держал его под рубашкой. Прислушался, стараясь понять: стреляли только эсэсовцы или им уже ответили люди Вернера. Затем раздался лающий треск легкого пулемета.

Он заполз за груду трупов и стал наблюдать за входом в Малый лагерь. Было еще темно; около груды валялось еще так много отдельных трупов, что он незаметно прилег рядом с ними.

Пьяный рев и стрельба продолжались несколько минут. Потом они стали громче и ближе. Пятьсот девятый плотнее прижался к мертвецам. Он видел красные пулеметные очереди. Отовсюду было слышно, как пули попадают в цель. С полдюжины эсэсовцев шли по большой центральной улице и палили по баракам. Иногда шальные пули мягко втыкались в груды трупов. Пятьсот девятый лежал, распластавшись и полностью замаскировавшись на земле.

Везде заключенные вскрикивали, как перепуганные птицы. Размахивая руками, они, как очумевшие, метались по сторонам.

— Лечь! — крикнул Пятьсот девятый — Лечь! Притвориться мертвыми! Лежать тихо!

Одни, услышав его, бросились на землю. Другие, спотыкаясь, кинулись к бараку и столпились у двери. Большинство же, кто был снаружи, остались лежать там, где лежали.

Миновав сортир, группа направилась к Малому лагерю. Были распахнуты ворота. Пятьсот девятый увидел в темноте силуэты и искаженные лица в момент выстрелов из револьверов.