Искры гаснущих жил
Шрифт:
— Я неуклюжая.
В желтых глазах стоят слезы, и Кэри часто моргает, чтобы не расплакаться.
— Уклюжая. Очень даже уклюжая, — Брокк гладит запястье.
— Опять врете?
— Приходится. Отдай, пожалуйста, пока не порезалась.
Она высыпает осколки на перчатку, и все-таки на коже вспухает красная капля. Кровь расползается по стеклу, окрашивая его розовым, а Кэри завороженно смотрит.
И пульс ее учащается.
— Сейчас, — Брокк не позволяет ей забрать руку. — Вставай.
Встает, смотрит на ладонь, на кровь, и
— Больно?
Качает головой. Живое железо затянуло порез, но кровь осталась. И кажется, именно ее вид пугает Кэри.
Платок. Вода. И едва слышный вздох Кэри. Она не убирает руку, но отворачивается.
— Простите…
— За что?
— Я… этот запах… напоминает.
— О плохом?
— Да, — она выдыхает.
Бледна. Напугана.
Ее память полна чудовищ… и кажется, после войны не осталось никого, кто бы мог заснуть спокойно. Хотя Кэри и не была на тойвойне, ее собственная оказалась не менее кровавой.
Но она молода, а раны заживут.
— Сверр… иногда уходил охотиться… он так называл. А когда возвращался, от него пахло кровью. Ему это нравилось. Я ни о чем не спрашивала. Ему опасно было задавать вопросы. Но однажды он сам рассказал и… и показал. Мы поссорились и… и он сказал, что если я попробую сбежать от него, то он сделает так со мной.
Она подносит ладонь к лицу, пальцы растопыривает, разглядывает руку.
— Его больше нет, — Брокк не способен защитить ее от памяти и самое себя.
Кэри кивает, но, кажется, не верит.
Молчит.
Молчание становится тяжелым.
Она близка. И просто — руку протянуть. Коснуться, утешая. Обнять. Пообещать, что все дурное, что было в ее жизни, осталось позади… Кэри поверит. Ей хочется верить.
Непозволительная близость желтых глаз.
Непозволительная.
Близость.
— Извините, — она первой обрывает нить взгляда и отстраняется.
Правильно.
Нельзя пересекать границу, им же вычерченную.
И снова стол. Белая скатерть. Серебро. Стекло. Высокая ваза. И темные тепличные ирисы. Пурпур лепестков, теплый багрянец зева. Мягкая зелень толстых стеблей.
Кэри разглядывает цветы, чтобы не смотреть на него. А он поворачивается к окну, и морщится от головной боли. И забывшись, трет виски пальцами, пытаясь отогнать мигрень.
— Вам плохо, — Кэри встает, она идет.
Три шага всего. Глухой звук — каблучки ее туфель соприкасаются с паркетом. Блестят на полу осколки стекла, словно драгоценные камни…
— Это пройдет, — Брокк жмурится.
Нельзя отвернуться.
И сбегать глупо.
— Закройте глаза, пожалуйста, — рукав ее платья касается щеки. Холодный шелк. Темно-лиловое кружево, жесткое, словно вырезанное из бумаги. А пальцы мягкие. — Расслабьтесь.
Когда она рядом?
Вчерашний вечер вдруг все изменил. Но Брокк послушно закрывает глаза.
— У Сверра тоже случались головные боли… и раньше, когда он… — Кэри замолкает, но дрогнувший голос
Печаль. Терпкая, как вчерашнее вино, которое так и осталось недопитым.
Но боль и вправду отступает.
Кэри массирует виски, касается волос, но прикосновения эти легки, едва ощутимы. От рук ее пахнет травой, и еще, пожалуй, весенним дождем, что плавит слежавшиеся за зиму снега, омывает каменные щеки дома, стекла… и самую малость — железом. Пряный аромат. И тянет прижаться к раскрытой ее ладони, пальцы губами поймать…
…друзья так не поступают.
Не стоит забываться.
— Вам лучше? — она отстраняется, вновь задевая его рукавом.
— Намного.
Уйдет.
И вновь наступит тяжелое молчание, которое Брокк не умеет заполнить. Ему не хочется отпускать Кэри, она же, словно ощущая это нежелание, медлит.
— Быть может… — бросив взгляд в окно, он подал руку. — Вы не откажетесь от небольшой прогулки? Дом я, полагаю, вы уже изучили, но есть еще парк и оранжерея…
— С радостью.
Радовать ее легко. И желтые глаза темнеют, обретая медвяный оттенок…
Брокк отворачивается.
Прогулка. Он целую вечность не выбирался из дому, чтобы не по делу, а просто так… день солнечный, ясный, пусть бы и холодный. Ветер пробирается сквозь тонкую ткань пальто, и Брокк ежится, поднимает воротник.
— Тебе не холодно?
Он не знает, как к ней обращаться, сбивается то на вежливое «вы», которое помогает держать дистанцию, то вдруг эта церемонность начинает казаться ему нарочитой, и Брокк отступает.
Путается.
И вновь возвращается к началу. Кэри же словно и не замечает его смятения. А может и вправду не замечает. Для нее здесь все внове.
— Отсюда дом похож на замок, — она прячет руки в меховой муфте, и ей к лицу и муфта, и пальто, и рыжая лисья горжетка, и маленькая смешная шапочка, украшенная вышивкой.
Здание из красного кирпича. Два крыла, две башни и острая крыша с медным флюгером. Ветра дуют западные, холодные, и на щеках Кэри горит румянец.
— Он очень старый?
Ей интересен этот дом, его потемневшие от воды и возраста стены, на которых распластались темные побеги винограда. Лишенные листвы, они глядятся трещинами, разрывами на красной ткани.
— Он начался с западной башни, правда, теперь от нее остался лишь фундамент. Ну и подвалы.
Вне дома просто.
Идти рядом, близко, но не настолько, чтобы близость эта ее смутила.
Дорожка. Лужи, в которых отражается солнце и кривые ветки кленов. Деревья тянутся друг другу, сплетаются в странное кружево, сквозь которое проглядывает блеклое осеннее небо.
— Весной здесь красиво…
Кэри кивает, останавливается и, подобрав юбки — становятся видны сапожки и тонкие щиколотки, обтянутые шерстяным чулками — перепрыгивает через лужицу.