Искры гаснущих жил
Шрифт:
Она вздохнула.
— В пять меня забрали. Леди Эдганг сказала, что надеялась, я умру, а я выжила и всех позорю.
— Кого?
— Всех, — Кэри повторила то, что слышала, должно быть, неоднократно.
— И меня?
Она кивнула и кивок этот был серьезен.
— Все ведь знают, что я ублюдок… выродок…
— Забудь.
Желтые глаза сделались светлы, прозрачны. Солнечный свет, собранный в бокале. И пепельные ресницы длинны, Брокк касается их осторожно, смахивая снежинку. А он и не заметил, что снег пошел. Первый. Редкий.
Пляшут
— Кто бы это тебе ни сказал, он сам был выродком.
Снежинки ласкают щеки Кэри. Истаявшие, они похожи на слезы.
— Но… моя мама…
…бросила ее при рождении.
Брокку было двенадцать, когда мать ушла. А может, ее не стало много раньше? Сколько ей было, когда ребенок появился? Шестнадцать?
Сама дитя.
Раньше он не думал о таком, вовсе старался не думать, не тревожить давние болезненные воспоминания. А теперь вдруг…
Небо сделалось сизым, с прозеленью. Белые нити облаков протянулись жилами небесной породы. Нынешняя зима будет похожа на прошлую, и все-таки отлична от нее.
— Иногда я пыталась представить себе, какая она… думала, что найду и спрошу, почему она меня отдала? — Кэри устала играть с водой и выставив ладошку, ловила снежинки. — А ты… думал о таком?
Девочка с желтыми глазами подошла слишком близко.
Всего за один день.
Даже не день. Вечер. И утро.
— Думал. И спросил… она ведь вернулась, не насовсем, а просто, чтобы… помириться.
Не с ним, Брокком, но с дедом, который ждал этой встречи, злился, раздражался, но давил в себе и раздражение, и злость. Он стал вовсе невозможен.
— Она любила меня, — Брокк протянул руку, и Кэри, приняв ее, шагнула навстречу. — Я был ее ребенком, но в то же время я был… чужим? Меня рано забрали, решив, что она не сумеет воспитать правильно. Дед…
…всегда и все стремился контролировать.
— Отец опять же. Рано появились учителя. Расписание, в котором для нее не осталось места. А потом и вовсе меня отправили в школу. Мы виделись едва ли раз в полгода. Потом был Каменный лог… и я в ней не нуждался, так она сказала.
…а она нуждалась в ком-то, чтобы жить дальше. И ушла.
Было ли обидно?
Да. До слепых глаз. Прокушенной губы, потому что плакать нельзя, он взрослый.
Райгрэ.
И должен вести себя соответственно.
— Она вышла замуж за альва. И у меня появилась сестра.
Снегопад усиливается.
Холодает. И порывы ледяного ветра пронизывают ткань. Пора заканчивать прогулку, но Брокк оттягивает момент расставания, которое неизбежно по возвращении домой.
— Ей было четыре, когда мы встретились впервые. Смешная девчонка. Любопытная. Непоседливая. Дед ворчал, но…
…он сразу полюбил ее. И зная свою сухость, жесткость, боялся подойти, напугать, оттолкнуть ненароком.
— А ты?
— Я… — его жена умеет задавать неудобные вопросы. Солгать легко, Кэри не заметит лжи, но Брокк не желает
Длинноносая девчонка, от которой пахло вереском.
И мамина неприкрытая к ней любовь, нежность, раздражающая забота. Девчонка от нее сбегает и прячется, а Брокк давит в себе зависть.
— Я не мог отделаться от мысли, что она украла у меня мать.
Запоздалое признание. А тогда… ревность. Приглушенная голосом разума, спрятанная за хорошими манерами, но все же проглядывающая. И просьба деда не натворить глупостей.
— Все ж одной крови, — сказал он, отводя взгляд, словно стыдно стало перед Брокком.
И Эйо, любопытная, вездесущая, не способная и минуту усидеть на месте. Брокк прятался от нее, а она находила, не приближалась, видимо, чувствуя его раздражение, но лишь смотрела… и грызла ногти. Трогала стены старого дома, выискивая трещины. С восторгом расковыривала позолоченную резьбу на старом кресле…
…и уснула на полу. А мама, словно не замечая его ревности, попросила отнести Эйо в комнату. Стоило взять ее на руки, как она проснулась, окинула Брокка настороженным взглядом и поинтересовалась:
— Не уронишь?
— Ни за что.
Кажется, тогда он понял, что больше не один.
— Мы с Эйо виделись не так уж часто. А потом началась война и…
…она шла по обе стороны перевала. И продолжается во снах Брокка.
— Мама погибла. Дед за ней ушел. Сердце не выдержало.
…сухой изможденный старик, который упрямо цеплялся за жизнь, словно понимал, что не должен бросать внука. Он до последнего дня сам вставал с постели, одевался, всегда тщательно, не позволяя в одежде и малейшего беспорядка. Дед спускался в столовую и занимал место в кресле с высокой спинкой. Он вешал трость на ручку его и складывал руки на груди.
— Ну? — седые брови хмурились. — Пусть подают. И не надо мне говорить, что я должен себя беречь. Поздно уже.
Он хмурился, когда подавали диетический завтрак, ворчал, а Брокк боялся, что однажды у старика не хватит сил на это ворчание.
…дорогие люди уходят. Больно думать об этом. А не думать — невозможно.
И ледяной порыв ветра подымает влажную листву, раскатывает снежную шаль. Нет больше пуха, но есть ледяная крупа, которая царапает кожу, но прикосновение это, злое, зимнее, успокаивает.
— Мой брат, — Кэри молчала до самого порога и лишь остановившись у подножия лестницы, потемневшей, с потрескавшимися ступенями, заговорила. — Утверждал, что любит меня. А порой мне казалось, что он меня ненавидит… и это тоже сложно.
— Расскажи, — попросил Брокк, хватаясь за тонкую нить слов.
Сегодня он не был настроен на тишину и одиночество.
Глава 21
Рассказать?
С ним неожиданно просто разговаривать. Или дело в том, что Кэри слишком долго молчала? Быть может и так. А ее муж оказался совсем не таким, каким она себе его нарисовала.