Искры гаснущих жил
Шрифт:
— Леди так не делают, да? — она наклоняет голову, и шапочка съезжает на ухо…
Ребенок.
Она просто-напросто ребенок, которому нужен… кто?
Не муж точно.
— Не знаю, — Брокк, примерившись, перешагивает лужу. — У меня не так уж много знакомых леди.
Кэри отвечает важным кивком.
Дорожка вьется, то исчезая под толстой шубой листвы, которая в дождях утратила осеннее золото свое, побурела, слиплась, то выглядывая, пробираясь под зеркалами луж.
Белые статуи, отмытые
— Их привез мой прадед, он работал на Побережье…
…статуи нуждались в реставрации, а парк — в хорошем садовнике.
— А вам доводилось бывать на Побережье?
— Да.
Она замирает перед фигурой шута. Белый мрамор некогда был расписан цветной эмалью, но многие дожди лишили шута красок. Поблекла алая эмаль колпака, стерлась позолота, и кургузый пиджачок, задравшийся на спине, гляделся грязным. Шут же склонился перед Кэри в поклоне, вытянув руку, словно просил подаяние. Лягушачье лицо его с непомерно большим ртом было уродливо и меж тем очаровательно в своем уродстве.
— И море видели?
Кэри рассматривает шута, а он глядит на Кэри, и в мраморных глазах Брокку видится насмешка.
— Видел.
— Какое оно? — Кэри, высвободив руку из мехового плена муфты, касается облупившихся мраморных пальцев с кривоватыми ногтями.
— Бескрайнее, — Брокк не умел рассказывать, да и сейчас вдруг понял, что у него не хватит слов, чтобы описать увиденное.
…ломаная линия берега. Каменные юбки гор, что уходят под водяное покрывало. И белые башни крепости, которая слишком стара, чтобы и вправду служить защитой. Ветра давно взяли преграду ее стен, а дикий хмель обжился на камне, привязывая крепость к скале.
Тень драконьих крыл, лиловая, полупрозрачная, как кисея, накрывает и скалы, и крепость, и берег, ложится на море, которое словно прогибается под тяжестью этой ноши. И волны отступают.
Дракон скользит.
Синева.
Сверху — неба. Снизу — моря. И Брокк в какой-то момент чувствует себя потерявшимся в этой безоглядной синеве. Солнце слепит, разливая по поверхности воды озерца света, и он закрывает глаза рукавом…
— Если хотите, — Брокк поднимает взгляд. Нынешнее солнце ослабело, обрюзгло, сделавшись странным образом и больше, и тусклее, — я покажу вам море.
— Очень хочу.
Кэри принимает его руку и, проведя пальчиками по шву перчатки, задает новый неудобный вопрос.
— Она вам не мешает?
— Я привык.
— Но мешает, да?
— Немного.
Стесняет движения. Железные пальцы и без того не отличаются чувствительностью, а кожа, пусть бы и тонкой выделки, вовсе делает их неуклюжими.
— Тогда зачем вы ее носите? — Кэри не улыбается, смотрит в глаза, и ныне цвет ее собственных вновь меняется, яркие, как первые одуванчики.
— Затем,
Ей это странно. И Кэри теряется, она оглядывается на шута, будто он способен помочь, подсказать, но шут молчит, и Кэри пожимает плечами:
— Она не уродлива…
Не ложь.
Но и не правда.
— Странно, да… но не уродливо. Я вас обидела?
— Ничуть.
— Врете, — со вздохом говорит она и хмурится. — Почему вы все время мне врете? Думаете, что я ребенок?
Ребенок. Забавный и наивный.
— Думаю, — Брокк с трудом удержался, чтобы не прикоснуться к ней, — что многие с вами не согласятся.
— Но…
— Давайте сменим тему.
Подрастет — поймет, что мир — не то место, где все друг к другу добры… уже понимает, но ей пока кажется, что собственная ее жизнь — скорее исключение, нежели правило.
— Как вам будет угодно, — Кэри слегка наклонила голову. — Тогда расскажите о себе.
— Что рассказать?
— Что-нибудь, — она шла по дорожке, которая вдруг стала слишком узкой, и юбки Кэри, темные, тяжелые, касались ног. — Нам ведь следует получше узнать друг друга.
— Пожалуй.
Наивная детская хитрость.
И слишком взрослый взгляд, в котором, хвала руде, нет жалости.
— Что ж… — Брокк коснулся подбородка, не зная, с чего начать. — Мне тридцать лет и я Мастер-Оружейник. Вот и все.
— Тридцать, — задумчиво произнесла Кэри.
Много? С высоты ее почти-шестнадцати, Брокк — глубокий старик. И это тоже повод держаться подальше, не мешать ей жить.
— Вы не любите говорить о себе.
— Просто говорить нечего.
— А ваша семья?
Дорожка привела к ограде. Узоры серого железа, и тонкие пряди плюща. Он сохранил часть листвы, глянцевая зелень которой была слишком яркой, какой-то искусственной.
— Осталась лишь сестра.
— Вы ее любите? — Кэри потянулась к ограде, но у Брокка получилось перехватить ее руку.
— Осторожно, плющ ядовит.
Ее пальцы побелели от холода. А на кромке запястья лежит тень рукава, прикрывая бледную кожу с тонкими венами.
— И да, я люблю сестру, — Брокк, наклонившись, дохнул на руку. — Вы замерзли. Возможно, стоит вернуться?
— Чтобы вы спрятались в мастерской? Нет уж.
Легкая улыбка, светлая.
Друг.
Он всего-навсего друг. И не следует забывать об этом.
— Вы не хотите со мной расставаться?
Кэри не отводит взгляд. И снова глаза темные, не мед, но теплый янтарь…
…его было много на побережье. И поутру, после отлива, на песчаный пляж приходили люди. Они бродили, зыбкие фигуры в предрассветном мареве. Отсветы факелов в морской воде. Ненастоящий призрачный мир, гротескный, изломанный.