Искры на воде (сборник)
Шрифт:
— Васька, я понимаю, что белые тебя не пожалуют, вот и запрягай коня, который получше, да уезжай на неделю подальше от деревни. Белая армия идёт, что делать будут, не ведомо. Если, не дай бог, разузнают про тебя, могут и расстрелять.
— Откуда вести? — Васька взял себя в руки и стал рассуждать здраво.
— Сообщили. Ты не жди утра, уезжай прямо сейчас. Пока на Перевоз, а там уже — твоя власть, в обиду не даст. Если точно не узнаешь, что никого нет, не возвращайся. Авось мать-старуху не тронут. Это я тебе на всякий случай говорю, верю, что в нашей деревне иуда не живёт.
Васька уехал вместе с младшим братом. Мужикам Антип предложил собрать хороших коней и угнать их на дальние покосы. Там есть сено невывезенное, можно прожить несколько дней. В копнах и переночевать удобно, не замёрзнешь.
— Коней погонят фронтовики, мужики сильные, опытные. Вы, ответственные за артельное добро, на вас вся надёжа, давайте собирайтесь. Оружие припасите: волки бродят кругом.
Когда фронтовики
— Специально их отправил. Не утерпят чего — устроят бучу, тогда постреляют их всех. Лучше пусть там поживут, целей будут, жизнь не завтра кончается. Вот ещё что, мужики. Девок молодых спрячьте, внучек ваших и дочек, от греха подальше. Просьба всем вести себя достойно, с разумом. Из-за мелочей в склоку не вступать.
— Вот и наступила хорошая жизнь, — проговорил Кузьма Захаров, — борониться от своей армии приходится. Давно ль в ней наши сыны были, что же такое творится! Боже мой, как же так?
Селяне, нахлебавшиеся горькой жизни до отвала, не хотели понимать и принимать происходившее вокруг безобразие. Красные, белые, большевики, меньшевики. Что за масти такие? Кричат про народную власть, чтоб народу лучше жилось, а как хлеб без труда вырастишь? Легко ничего не даётся. Значит, врут те, кто обещает лёгкую жизнь. А многие поверили.
Просидели старики допоздна, проговорили, да так до конца и не поняли ничего.
Хороших коней угнали ещё ночью. С утра прятали всё, что могли, да поглядывали на окраину деревни, откуда должна появиться армия. Ждали, ждали и дождались. Ближе к вечеру появились верховые с винтовками за спиной, за ними на санях везли имущество и раненых солдат.
Третья армия Колчака под командованием генерал-лейтенанта Каппеля после предательства генерала Зиневича с тяжёлыми боями прорвала окружение под Красноярском и двинулась на восток, в сторону Иркутска. Пробираться приходилось по руслам замёрзших рек. Двигаясь по реке Кан, генерал провалился в воду, но никому ничего не сказал. Когда его через несколько дней осмотрел врач, оказалось, что уже поздно: на ногах развивалась гангрена. Смертельно больной генерал не покинул свои войска, продолжал ехать на коне, привязанный к седлу. В Тинской войска разделились. Часть во главе с Каппелем пошла по Московскому тракту. Остальные, с генералом Сахаровым во главе, пошли в обход Тайшета — через Саранчет, Туманшет и Камышлеевку. Добрались до деревень Тальской и Благодатской, дальше через Тым- быр вышли на Замзор. Там соединились с основными частями армии, удачно, без боёв проследовавшими Суетиху и Тайшет. Шли не через сам Тайшет, а южнее, через Луку, Авдюшино, Луговское, Андреевку. Армия в большинстве своём состояла из пленных красноармейцев, которые при случае переходили к противнику или дезертировали. Условия похода были очень тяжёлые: морозы доходили до пятидесяти градусов. Все деревни вдоль тракта были пусты, поэтому пришлось разделиться. Практически небоеспособная, голодная, с большим количеством обмороженных и простуженных солдат, армия ползла на восток, по пути занималась мародёрством и грабежами. Заходили в нетронутые Гражданской войной деревни, забирали хороших лошадей, оставляя в лучшем случае полуживых, резали скотину, забирали тёплые вещи. О таких её подвигах весть летела впереди армии. Кто успевал, старались попрятать всё, кто не смог спрятать, теряли нажитое.
Вот такие войска входили в Камышлеевку шестнадцатого января 1920 года. Вся колонна расползалась по деревне, заходя в дома и располагаясь на ночлег. Кто-то из солдат сразу шёл в хлев, били кур и овец, то, что можно было быстро сварить. Хозяева молча наблюдали за грабежом. Солдаты всё делали без разговоров, ничего не спрашивая, ничего не говоря; пристрелили несколько собак, рьяно охранявших хозяйское добро. Правда, пожалели коров, но высматривали коней. Кое-каких забрали, оставив взамен худых и измождённых. В котлах варили мясо, тут же съедали и варили ещё. Что оставалось, забирали с собой, никто не знал, что будет завтра. Сельчане не препятствовали мародёрам, поэтому обошлось без насилия, никого не тронули. В каждом доме хозяева сидели где-нибудь в уголке и безмолвно наблюдали. Так было до полуночи, потом всё понемногу угомонилось. Ни офицеров, никакого руководства не наблюдалось. Обезумевшие от холода и усталости, солдаты словно никого не видели, а утром, с рассветом, стали грузиться в повозки, и уже к обеду в деревне не осталось никого. Многие не досчитались своей скотины, но никто не лил слёзы, могло быть и хуже. Ещё трое суток мимо тянулись редкие повозки с ранеными, но в деревне больше никто не остановился. Через три ночи пригнали лошадей, которых удалось сохранить. Всё обошлось. Деревенская власть, Васька Бутьянов, приехал только в начале февраля, опять закрылся в своём сельсовете и никому не докучал. Его матери, которая лишилась всех кур, собрали с десяток хохлаток с тех дворов, где все сохранились. Татьяну Бутьянову в деревне жалели. Мало, что вдова, так и сыны: один недотёпа, а другой бумажки перекладывает в сельсовете, про домашнее хозяйство и забыл.
36
Вот так и прошла Гражданская война мимо деревни. Не разозлила, не сделала врагами камышлеевцев. Наступала весна двадцатого года, пришла новая жизнь. А деревне
А план по производству сельхозпродуктов никто не уменьшал. И уже в конце тридцатых выбранные люди опять поехали вербовать на жительство в Сибирь крестьян из Центральной России, где сполна познали голод. И снова в тридцать девятом году приехало много поселенцев в Камышлеевку. Заселили их в брошенные дома, заставили вступить в колхоз. И снова люди радовались, что хоть здесь наелись хлеба досыта, вкус которого они уже и забыли в родных краях. Хотя и не было помощи, как первым переселенцам, но многие удержались, остались, потом прижились и не желали места лучшего. Несмотря на все невзгоды, на все беды, в деревне остались доброжелательные отношения среди жителей до самого конца. До тех пор, пока разными экспериментами над деревней не выжили всех жителей с обихоженной земли.
В семидесяти километрах от Тайшета, в южном направлении, есть на дороге место, обозначенное знаками «д. Камышлеевка» начало и «д. Ка- мышлеевка» конец. Все дома: и те, что были построены самыми первыми поселенцами и возведённые в последующие годы, развезли по округе. Теперь ничто не напоминает о прошлом, кроме некоторых развалин и черёмух, посаженных некогда возле домов. Только в самом начале деревни, откуда она пошла, стоят три дома как укор, напоминающий, что не так давно здесь было около восьмидесяти дворов и счастливо жило более четырёхсот человек. Не радуют взгляд изъеденные мелкими оврагами и заросшие молодыми соснами да осинами поля за речкой, которые когда-то пришлось раскорчёвывать до кровавых мозолей. Осталась жива берёзовая роща, только постарела, сникла. И никто не подрубает уже деревья, чтобы набрать соку по весне. Высохли и упали тополя, украшавшие улицу напротив мыльниковской усадьбы.
Иногда встретятся бывшие односельчане в городе на рынке, вспомнят прошлое, да разойдутся. Немного их уже и осталось.
Братья
Роман
А нужно ли искать свою дорогу?
А стоит ли позвать с собой друзей?
Пролог
Хлёсткий выстрел разорвал тишину притихшего осеннего леса. Пожелтевшие берёзы вдруг заволновались, зашелестели, зашумели, размахивая космами. На раскрасневшейся осине мелко задрожали листочки, словно испуганные резким звуком. Ворковала небольшая речушка, выныривая из-за крупных валунов и опираясь на небольшую песчаную косу, а потом пряталась в камнях и весело ворчала. На другом берегу речки высокая перезрелая трава склонила голову к воде. Речные струи цепляли её за макушку, тянули в воду и отпускали. Трава сердито дёргалась, но опять скрывалась под водой.
На песчаной косе лицом вниз лежал без движения человек. Ветерок слегка шевелил его разлохмаченные волосы и ветхую одежонку. Рядом едва дымился небольшой костерок, на котором стоял закопчённый котелок, неподалёку валялись лопата, лоток для промывки песка и тощая котомка.
Через некоторое время на речную косу, озираясь, вышел рослый человек, одетый в самошитые одежды местной народности — карагасов [2] . Суконный халат, вышитый по верху и низу орнаментом, запахнут и перехвачен широким поясом, на котором висели небольшие мешочки. Голова покрыта платком, завязанным на затылке, в руках приготовленное к выстрелу ружьё. Внешне человек был похож на карагаса, только любой опытный таёжник определил бы в нём не слишком умелого в тайге человека, а значит, это был не карагас. Да карагасы и не ходят с ружьями, они охотятся с луками. И походка у человека была нетаёжная: широкая, тяжёлая, хотя и крадущаяся, шаг длинный, неосторожный. А самое главное, не станет карагас стрелять в людей, не приучены они к такому делу. Всё отдаст: оленей отдаст, собак отдаст, но стрелять в человека не станет.
2
Карагасы — так в начале тридцатых годов XX века называли тофалар. Тофалары — народ, проживающий в предгорьях Восточных Саян, в Нижнеудинском районе Иркутской области.