Искры на воде (сборник)
Шрифт:
Через неделю в деревню заявился человек, назвался представителем Временного правительства Тайшета, попросил собрать жителей. В начале марта дни после обеда уже стояли тёплые. Народ собрался прямо на улице возле магазина.
— Я, Михеев Евсей Ильич, представляю временное правительство в Тайшете. По поручению новой власти призываю вас бойкотировать все распоряжения бывших руководителей в Тайшете и близлежащих сёлах. Их время прошло. Царское правительство низложено, скоро к власти придут большевики. Всё в свои руки возьмут рабочие и крестьяне. Капиталисты и помещики уйдут как ненужный элемент. Крестьяне будут работать на земле только на себя. Новая власть сменила полицию на милицию, разоружили пристава и урядников. Распустили всех из арестантского дома.
Потом
Егор тоже стоял и слушал. Слова Зюзенцева подтверждались. И если мужики не нашли своего понимания, то вот, пожалуйста, нашлись доброхоты, пожелавшие всё разъяснить. И будут вдалбливать в голову, пока не добьются результата. Если нет своего ума, от чужого взвоешь. И первая ласточка уже прилетела. А сколько их будет? И нет силы, которая остановит всё это. Пристава и урядников сняли, а это серьёзно. Сейчас и хулиганам не будет укорота. Начнётся конфискация частной собственности. Что ж это делается? Вот тебе и гадалка, вот тебе и Зюзен- цев. Спасибо, что предупредил. Как начнут здесь богатеев притеснять, никто не будет разбираться. Припишут к богачам — не отмоешься. Так спокойно жили. Каждый твёрдо знал, что делает и для чего делает.
Егор пошёл домой, уже полностью уверенный, как ему дальше поступать: надо распродать всё хозяйство и уезжать к сыну. Никто их там знать не будет. Будут поживать спокойно да нянчить внуков, если Бог даст.
Зачастили в деревню агитаторы. И всё внимательней слушали их жители, и после них стали вести разговоры на политические темы. Полезла зараза в людские души. Мужики, кто жил покрепче, отмалчивались, а кто был послабее, стали коситься на соседей, совсем забыв, что начало у всех было одинаковым. Эх, люди, люди, короткая у вас память. Давно ли артелью строили деревню, помогали друг другу. И вот теперь всё позабылось. Летом все разговоры вышли на второй план. Надо было работать. Разговорами сыт не будешь. После посевной — небольшой перерыв, потом — сенокос, затем — уборочная. И дальше по порядку. Даже агитаторов в это время не было. В деревне — только старухи да малые дети, все на работе, некому слушать агитаторов.
В сентябре, когда уже заканчивалась уборочная страда, случилось странное событие. Среди ночи загорелась усадьба Камышлеева. Горела ярко, высоко летели языки пламени, распускаясь на тучи искр. Из деревни бежали люди с вёдрами, с топорами, пытались таскать воду из речки. Из домочадцев никого рядом не было. И усадьба горела странно, сразу со всех сторон. Не было не только людей, но и никакой скотины. Сельчане поняли, что усадьбу просто сожгли, и всем стало ясно — кто сжёг. Люди долго стояли, смотрели на пламя, вспоминая Камышлеева, его Настю, сына Федьку. И на глазах наворачивались слёзы. Стало понятно, что ушёл ещё один близкий человек, который всегда был рядом, мог помочь словом и делом. Даже не попрощался, ушёл — и всё.
— Предали мы его. Он к нам приходил, спрашивал, как мы поступим, а мы предали его, развесили уши перед чёртовыми агитаторами, — сказал Антип.
— Эх вы!
— А зачем он всё спалил? — вдруг спросил Фирсанов.
— Чтобы мы не передрались да не перегрызли друг другу глотки при делёжке. Не доверил нам даже это.
— А я думаю, что пожалел, — настаивал Никодим.
— Не стоим мы его доброты, вот и спалил. А ты, Никодим, чего на поле делал-то?
— Как чего, хлеб убирал. Как и все.
Так и исчез Егор Петрович Камышлеев. Никто и никогда не видел его больше. Только осталась названная его именем деревня и её осиротевшие жители. Говорили, что видели будто Николу в Тайшете. Да, видно, обманулись или просто соврали. Вскоре уехал из деревни Мыльников. Собрал вещи, забил досками окна и двери и, поклонившись людям, уехал. Его тоже больше никто не встречал.
34
В октябре произошла ещё революция, всё окончательно запуталось.
Только от этой красивой лёгкой жизни исчезали с прилавков продукты. А что ещё оставалось, возрастало в цене во много раз. Когда стали учинять расправы над торговцами, вовсе исчезло всё. За деньги никто не продавал, установилась меновая торговля. И побрели городские жители в деревни, стараясь обменять разные вещи на продовольствие.
В Камышлеевку тоже стали приезжать на лошадях такие гости. Меняли всякие товары на хлеб, крупу, брали сало, мёд, шкуры овечьи коровьи. Предлагали ткани, керосин, нитки, иголки, разную мелочь. Это были спекулянты. Селянам не приходилось выбирать: лавки закрылись, купить ничего нельзя, а тут всё привозили прямо в деревню. Стало больше разных умельцев появляться в деревне. Приходили люди, жили в деревне, катали катанки (валяли валенки), лудили, шили шубы, полушубки, душегрейки. Потом следовали сапожники и тачали обувь. И так весь последний год.
— Вот тебе и народная власть, — говорил Антип.
— Раньше не было такого: не ходили, не просили хлеба. Теперь всё поделили, работать некому, а жрать хотят все.
Трифон Суренков, Кузьма Захаров и Лаврен Кузьмин часто собирались в кузнице в свободную минуту. Старики были в растерянности от случившегося. Камышлеев исчез, спросить бы у него, как быть, да только не понадеялся Егор Петрович на сельчан, уехал. Все чувствовали себя виноватыми. Хорошая жизнь жиром затягивает глаза, уши, душу и совесть. Быстро позабыли добро. Теперь все тянутся к ним, к старикам, а что они могут, какой дать совет? Вот и собираются вместе, будто от людей прячутся. Сказать нечего, так и на глаза не стоит попадаться. Теперь и в глаза другим не смотрят, опускают взгляд, как будто это их вина. Работали всю жизнь, помогали другим, чужого не брали, своё берегли. Где им, старикам, разобраться в переменах. Понимали, что не всё ещё закончилось, что самое плохое впереди. И решили старики сказать своим сельчанам, чтобы без нужды хлеб не продавали — настанут ещё времена лихие. Поначалу люди посмеивались, а потом одумались, да ещё спасибо говорили. И стали припасать не только хлебушек, но и всё, без чего жить трудно.
Зимой 1918 года в Тайшете установилась власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Что это была за власть, в Ка- мышлеевке точно никто не знал. Из деревни выезжать люди опасались, а новости приносили случайные путники. Деревня стояла в стороне от железной дороги и больших сёл. Иногда из Туманшета приходили новости, а туда — из Тинской.
В конце марта стали возвращаться фронтовики. Приехали шумной толпой Захаров Петр, Морозов Сашка, Кузьмин Илья, Мехонов Макар. У каждого на груди награды, видно, неплохо воевали земляки. Похудевшие, повзрослевшие, окрепшие ребята первым делом взялись за гульбу. Неделю деревня праздновала приход своих героев. Потом понемногу всё улеглось, стали заниматься делами, по которым тоже соскучились. К Захаровым пришла Бутьянова Татьяна спросить про сына, Василия.
— Жив, здоров Василий. Не навоевался только. Пошёл за революцию воевать, — ответил Пётр. — Звали мы его домой — не поехал. Собрался с мировой революцией приехать. Там ему мозги запудрили разные говоруны. Мы все про себя решили, что поедем домой, а он не захотел. Тётка Таня, приедет Васька. Не такой он человек, чтобы сгинуть. Так что жди.
В начале лета пришли ещё фронтовики, которых забирали позже. Прибыли не все, некоторые остались устанавливать Советскую власть в стране.
А осенью в деревне сразу отгуляли шесть свадеб. Пока парни воевали, девчонки подросли и заневестились. Некоторым женихам, как Петьке Захарову, было уже под тридцать. Жениться надо было давно, но так распорядилась судьба. Слава богу, что пришёл здоровый, не травленный газами. Повезло. Из всех деревенских, призванных на фронт, один Пашка Погодин погиб, да было трое раненых. В других деревнях дело обстояло много хуже.