Искры на воде (сборник)

Архипов Вячеслав

Никита кивал и молчал. Только грустные глаза выдавали его состояние: приходилось оставлять Иринку да крошку Марийку, которой ещё дела нет, кто, куда и зачем уезжает. Она спокойно посапывала на руках.

— Ничего, скоро закончится всё, ты уж перетерпи. Я быстренько вернусь.

Никита не допускал и мысли, что он может не вернуться и никогда не увидеть жены и дочки.

— Стройся! — крикнул прапорщик, который был самый трезвый.

Вот тут и раздался вой, которого так боялся Егор. Бабы заголосили и запричитали, ревели и матери, и жёны, и сёстры, и просто соседки. Горе — оно общее. Не в одном доме, а в целой деревне. Под стоны и причитания новобранцы сели на подводы и отправились. Как только обоз скрылся в перелеске,

причитания прекратились, но люди ещё долго не расходились. Смотрели вслед с тайной надеждой, что всё это не всерьёз, что сейчас все вернутся. Сельчане стали расходиться к вечеру, когда пришло время кормить скотину. Ей не объяснишь, что у хозяина горе.

Через день приехали провожающие. Рассказали, что в Суетихе призывников посадили в поезд и повезли в Канск, там было формирование частей. Рассказали, что доехали до Суетихи без помех, немного подождали, пока прибудут люди из других деревень. Потом всех загрузили в вагоны, которые уже ждали новобранцев.

Над деревней какое-то время висела странная тишина. Даже ребятишки не гомонили на улице. Но подошла осень, наступила страда и поглотила на время всё. Работы подоспело столько, что не переделаешь за день, а за работой так умаешься — не до слёз, сон валил моментально. Так продолжалось до самого снега, а потом появились другие заботы. Да ещё надо было помочь тем, у кого помощников забрали на войну. Помогали спонтанно. Приходили молча, делали дело и уходили, не дожидаясь благодарности. И дрова помогли вывезти, и сено доставили, не оставили никого один на один с бедой. Вся осень прошла в ожидании. Никаких вестей не было. Только узнали из газет, что сибирские части, сформированные здесь, успешно воевали в Польше, особо отличились в боях под Варшавой. Уже после Нового года пришло извещение, что сложил свою голову в Польше весельчак Пашка Погодин. Ещё больше затихла деревня, каждый уже боялся вестей с войны. В неведении хоть была надежда, а так сразу, как обухом по голове. Фрола Погодина схватил удар, отказали левая рука и речь. Он ничего не мог сказать, только мычал и плакал. Через месяц речь вернулась, но рука шевелилась еле- еле. Замолчала совсем в деревне погодинская гармошка. Всё чаще по воскресеньям женщины в чёрных одеяниях ходили в Туманшет в церковь. Всё серее становились будни, даже на Пасху не было обычного веселья. Горюшко, оно не красно солнышко, не слепит глаза, а выедает.

31

— Антипыч, да как же ты пойдёшь?

— Потихоньку доковыляю, дядя Тимофей.

— Не годится так. Раненому герою и транспорта не найдётся? — засуетился Тимофей Ожёгов. — Андрейка, запрягай коня, отвезёшь в Камышлеевку Никиту Антипыча.

— Да какой я герой, да ещё Антипыч? Молод ещё Антипычем быть.

— Георгиевский крест за просто так не дают. Ты мне не рассказывай, раны сами не появляются.

— Случай вышел, да и только, — смутился Никита. — Как наши, не слыхал?

— Худого не слыхал, значит, всё нормально. Андрейка, уснул, что ли?

— Готово, — подогнал лошадь Андрей, самый младший сын Ожё- гова.

— Доставишь до места. Садись, Антипыч, доедешь как следует.

— Спасибо, — улыбался Никита.

Странно было ощущать такое внимание к своей персоне.

— Как наши земляки воюют? — спросил Тимофей, надеясь услышать о своих земляках из Перевоза.

— С ними был в разных полках, нас разделили в Канске. Сказали, мол, шибко шустрые, пока доберётесь до фронта, полстраны пропьёте. Но не слышал, чтобы осрамились.

— От моего старшего сына весточки уже давно не было, — загрустил Тимофей. — Поезжай, твои-то знают, что едешь?

— Нет.

— Радости будет! Слава богу, что хоть хромаешь, а на своих ногах да с руками. А что хромаешь, это ничего. Тебе в догонялки не бегать, а шагом и похромать можно.

— Спасибо, дядя Тимофей. За сына не переживай, он парень бойкий, не пропадёт.

— То-то, что шибко бойкий. Привет там

отцу передавай.

— Передам.

Никита Кузнецов отличился первым. Под польским городом Варшавой бросили их прямо на пушки. Бежали все, бежал и Никита. Пашка Погодин прямо под снаряд угодил, а Никите повезло, снаряд рванул немного в стороне. На левой руке отсекло два пальца. Добежали до развалин, там и хоронились, пока кончился обстрел. Потом стали оглядываться, кто цел. Тут и увидел Никита немецкого унтер-офицера неподалёку. Немец поначалу растерялся, а затем стал вытаскивать пистолет из кобуры. Но Никита подбежал и схватил здоровой рукой немца за руку. Да сдавил так, что немец заорал и бросил пистолет. Как телёнка, привёл Никита немца в свои окопы за руку. Когда подходили к своим окопам, шальной пулей Никите зацепило правую ногу, повредило колено, нога стала плохо гнуться. В окопах долго хохотали над тем, как Никита за руку привёл немца. Потом в госпитале ему вручили Георгиевский крест, а ещё через пару месяцев списали со службы по ранению. Теперь вёз письма от Сашки Морозова и Петьки Захарова. Другие не успели передать.

— Ты, Андрейка, высади меня здесь, я посижу немного, — сказал Никита перед деревней.

Хотелось самому дойти до дома тихо, неожиданно. Андрейка спорить не стал, развернулся и тихо покатил назад. Никита посидел немного в березняке, потом по прогону пошёл к своему двору. Зашёл с огорода и сел возле крыльца. Жулька, небольшой пёс, узнал хозяина и стал ластиться, крутить хвостом. Во дворе никого не было. Через четверть часа скрипнула дверь и вышел отец. Он не сразу заметил сына.

— Здорово, батя, — сказал Никита, как обычно, тихо.

— Здорово, ты чего тут? — Антип долго соображал.

Потом до него дошло, что это его сын, которого они вспоминают каждый вечер.

— Никита! Ты как тут?

Никита встал, обнял отца. Из дома выскочила Иринка, за ней мать. Иринка повисла на нём, мать прилепилась сбоку, обе заголосили.

— Цыц вы! — прикрикнул Антип. — Живой же!

На крыльце стояла сестра и держала на руках Марийку. Она тоже едва не плакала за компанию.

— Пошли в дом, чего мы на улице, — сказал отец.

Когда поднимались по лестнице, все заметили, что Никита хромает. Мать сразу стала собирать на стол, жена не отходила от мужа, дочка сидела на руках у отца и внимательно смотрела на него. Прибежал брат Иван, пожал руку и сморщился:

— Ну и лапища у тебя, медведь прямо.

— А ты и с медведем здоровался? — спросил отец.

— Чего с рукой?

— Ерунда. Работать можно.

— А с ногой чего? — спросил отец.

— Хромать буду, — ответил сын, смутившись, — ничего, работать можно. Дома засиживаться не буду.

— Это и без тебя справимся. Ничего. Ты не торопись, — махнул рукой отец.

— Списали по ранению. Сказали, что хромота не пройдёт.

— Хромого-то будешь любить? — спросил Антип невестку.

— Да ну вас, с вашими шутками, — смутилась Иринка.

— Вот видишь, всё наладится.

Стали подходить односельчане. Те, у которых родные были на войне, и другие, которым ещё предстояло отправить своих сыновей на службу. Антип рассаживал всех. Жена уже собрала на стол, выпили по маленькой, потом Антип сказал:

— Расскажи людям про тех, о ком знаешь, все надеются о своих узнать.

Люди притихли, надеясь услышать новости о своих родных. Никита рассказал, как ехали, как попали в бой. Рассказал, как погиб Пашка. Другим повезло, только он, Никита, был ранен, а остальные воевали удачней. Теперь уже подучились, стали хитрее: уже не просто достать их и в открытом бою, и в осаде.

— Я привёз письма от Сашки Морозова и Петьки Захарова. Вань, подай-ка сидор.

Он подал два кусочка бумаги односельчанам. Письма тут же стали читать вслух. Сашка написал, что учудил Никита и за что дали ему Георгия. Сельчане смеялись и радовались, что тоже причастны к этому. А как же, Никита же наш, камышлеевский.