Искры

Мелик-Акопян Акоп

Глава 20.

КАРАВАН

Рассказы о караванах всегда производили на меня чарующее впечатление; о них я наслышался немало историй, легенд. Можете себе представить, как велика была моя радость — пуститься в путь с большим караваном. Ввиду знойного дня решено было выехать после захода солнца.

Во дворе дома собирались провожавшие нас: мастер Фанос, его мать, жена и дети. Слуги, служанки и ученики мастерской стояли группами поодаль. Лица у всех были грустные. Казалось, Аслан был любимым членом этой семьи и уезжал далеко, очень далеко, быть может, навсегда. Аслан спустился по лестнице, пожал руки матери, жене, обнял детей. Простившись со всеми, мы вышли на улицу, где нас ожидали две лошади: арабский конь, подаренный пашой, и другой, довольно-таки хроший присланный мне из каравана. Аслан расцеловался с Фаносом и вновь пожал ему руку, на глазах у мастера навернулись слезы. Мы сели на лошадей. Теперь все толпились у ворот.

— Прощайте, друзья, — сказал Аслан.

— Счастливого

пути! Желаю удачи вам! — говорил мастер Фанос.

— Счастливого пути! — повторили его мать, жена и маленькие дети.

Мы с глубокой признательностью покидали дом, где встретили гостеприимство, уважение и неподдельную любовь.

Караван стоял на привале недалеко от городских стен в поле, известном под названием «Чаир», в ожидании путешественников. Последние лучи заходящего солнца еще золотили высокие полумесяцы минаретов, еще мулла не начинал «азана» [98] , когда караван тронулся в путь.

98

Азан — вечерняя молитва мусульман (Ошибка комментатора: азан — призыв к всеобщей молитве мусульман, обычно возвещается с минарета мечети. — прим. Гриня).

Здесь мы в последний раз встретили мосульского торговца кожами ходжу Тороса, беседовавшего с караван-баши [99] .

— Здравствуйте, доктор, — приветствовал он Аслана, подавая ему руку. — Уезжаете?

— Да, ходжа Торос. А вы зачем здесь?

— Пришел сдать тюки с хлопком для отправки в Битлис. В Битлисе Вы остановитесь, г. доктор?

— Непременно!

— А в Муше?

— Тоже.

— Не откажите принять от меня небольшую услугу. Будьте добры передать рекомендательные письма моим двум близким приятелям в Битлисе и Муше. Вы, кажется, интересуетесь древностями? Они могут оказать вам содействие.

99

Караван-баши — начальник каравана.

— Благодарю вас, — ответил Аслан, пожав мосульцу руку. — Прощайте, ходжа Торос!

— Желаю Вам удачи! Счастливого пути, господин доктор! — сказал купец, крепко пожимая руку Аслана.

Мы расстались. Читатель, ведь ты не забыл, кто был мосулец в арбаском тюрбане, с раскосыми жгучими глазами!..

Караван — это движущаяся жизнь востока, полная деятельности, силы и энергии.

По узкой дороге, на протяжении нескольких фарсахов [100] , то извиваясь, как змея, то вновь выпрямляясь, медленно двигалась длинная цепь навьюченных мулов. Они шли группами, по десяти в каждой, все одной масти: впереди шли белые, за ними темносерые, потом черные и т. д. Каждый мул был привязан к седлу другого железной цепью. С каждой группой шло по два вожатых на случай, если понадобится выправлять ношу или поднимать споткнувшихся животных. Головы, шеи, хвосты мулов были убраны разноцветными бусами, ракушками, кисточками и, похожими на орешки, мелкими бубенчиками. Каждый начальник каравана тщательно украшает своих мулов, особенно при приближении к городу или покидая город. Щеголеватые животные до такой степени привыкли к своим украшениям и бубенчикам, что без них они плохо идут. Когда караван движется, окрестные холмы и горы гремят от оглушительного звона бубенчиков. Позванивая в такт с поступью животных, они создают изумительную гармонию звуков, которая производит чарующее впечатление, особенно в ночной тиши, когда караван медленно проходит среди глухих ущелий.

100

Фарсах — путевая мера в Персии и Турции.

Впереди выступал одиноко «фишанг», водитель каравана, огромный белый мул с могучей грудью и красивой головой. В отличие от других он не был навьючен и отличался более богатым убранством. Он был царем каравана, его вожаком. Глядя на умное животное, я думал: «Как бы было хорошо, если б правители страны так же добросовестно выполняли свои обязанности, как этот белый мул…»

«Фишанг» достоин более подробного описания. Зимою глубокие снега покрывают дороги и тропинки, всё выбоины, ухабы заполняются и выравниваются. Далеко тянется широкая гладь снежного поля. Куда ни глянешь — ничего не видать: земля слилась с затянутым мглой небом. Нет и следа дороги. Куда идти? Холод леденит тело, порывы ветра кружат в воздухе густую снежную пыль. Минута — и караван исчезает в белой мгле. Та же картина в пустынях: караван медленно тянется вперед, а вокруг вьюга кружит песок так же, как и снег зимою. Все дороги исчезают под толстым слоем песка. Куда ни взглянешь — песок, небо заволокло тучами песка, все вокруг покрывается серой песочной пылью. В такие критические минуты близкой катастрофы на помощь приходит «фишанг». Он, подобно олицетворенному инстинкту, чует дорогу, как бы ни была глубоко погребена она под слоем снега или песка. Своей могучей грудью разрывает он снег и пролагает путь каравану. Все вокруг оледенело, у людей с ресниц свисают ледяные сосульки, но тело «фишанга» покрыто белой пеной; горячий пар так и пышет густыми клубами из его широких

ноздрей. Когда дорога кажется ему опасной, он настораживается — останавливается и караван. Мул неторопливо поворачивает голову во все стороны и, навострив уши, кажется, старается определить направление ветра: то смотрит в небо, точно ищет дорогу по звездам, то обнюхивает землю, не прошло ли по снегу живое существо. И вдруг из его груди вырывается тихое радостное ржание, оно передается по всей цепи: вожак отыскал дорогу! И караван движется вперед. Ему не страшна ночная мгла, два сверкающих глаза — два факела — освещают ему путь. Иногда дорога пролегает через ущелья или по краю глубоких пропастей; один неверный шаг — и караван вместе с ним низвергнется в бездну. Но вожак никогда не допустит неверного шага: его крепкие копыта точно обладают способностью видеть. Когда подходят к месту остановки, как бы ни темна была ночь, «фишанг» еще за несколько миль чует близость отдыха и начинает весело ржать. Все мулы вторят ему и ускоряют шаг.

За вьючными животными ехали путешественники на лошадях и ослах. Ноша этих несчастных животных была особенно тяжела. На каждом было взвалено по два громадных мешка, наполненных необходимыми в путешествиях по Азии предметами: котлами, медными тарелками, кувшинами для воды, прибором для приготовления кофе, наргиле со своими принадлежностями и т. п. В мешках был сложен и весь запас еды: хлеб, масло, сыр, соль, лук, отжатое кислое молоко. Каждый вез с собой свою кухню, каждый был и поваром и едоком. Без этих запасов путник обречен на голодовку, потому что в летнее время караван обыкновенно останавливается на отдых вдали от жилья, чтоб пасти животных на воле. Крестьяне не разрешали пасти животных близ населенных мест. Поверх мешков с посудой и продовольствием привязана постель путника — на ней восседает он, а лошади и не видать под тяжелой поклажей. Более состоятельные едут на оседланных конях, а багаж везут слуги. Они везут с собою даже палатки. С нашим караваном ехали и женщины. Обернутые в чадры, они походили на комок платья. Жены богачей сидели в закрытых носилках, их несли два мула.

Состоятельный магометанин даже в пути не отказывает себе ни в чем: чуть не каждую минуту он курит наргиле и выпивает финджан горького кофе — финджан не больше наперстка. Но то и другое связано с большими хлопотами; необходимо иметь наготове огонь, воду, посуду. Все это находится у слуги: с одного боку его мула, на длинной железной цепи, подвешен мангал [101] с тлеющими угольями, подобно неугасимому огню Ормузда, с другого — толстые меха со свежей водой. Для магометан вода — самая необходимая принадлежность в пути, которая всегда должна быть при нем. Быть может, по этой причине удивительно усовершенствовано на востоке производство мехов для воды. Вода в них сохраняется холодной и никогда, даже в самый знойный день, не портится. Кожа в руках мастера превратилась в своеобразную глиняную посуду, легко пропускающую воздух к воде. На том же муле слуга везет влажный табак в специальной посудине и различные приспособления для приготовления кофе. Достаточно господину крикнуть: «Кофе! Наргиле!» — слуга тотчас принимается готовить и подносит хозяину сперва кофе, затем наргиле.

101

Мангал — жаровня.

Прелюбопытное зрелище: слуга держит в руках наргиле, а конец длинной, извивающейся наподобие змеи кожаной трубки находится во рту у господина; мулы идут, а он безмятежно сидит, будто у себя дома, и с наслаждением тянет дым кальяна [102] .

С караваном ехала и группа цыган с обезьянами, юными плясунами и плясуньями. Заботливые хозяева посадили их на осликов, а сами шли пешком. В течение всего пути они пели, смеялись, отпускали остроты, служили центром всеобщего внимания.

102

Кальян — то же, что наргиле, — восточный курительный прибор.

С караваном возвращались пешком из чужих краев и несколько рабочих-ванцев, жителей ближайших деревень. С мешком за плечами, с длинным посохом в руке, загорелые, выжженные солнцем, тяжело шагали они. Долго ли бедняки пробыли на чужбине — не трудно было прочитать в их скорбном взоре. Но, по мере приближения к родному очагу, все более и более прояснялись их лица.

Бродячие цыгане и бродячие ванцы!

Какое поразительное сходство в их судьбах! Различие лишь в том, что один, лишенный родины и домашнего очага, блуждает по белу свету, как всесветный гражданин; у другого есть все: дом, семья, родина, однако ж и он принужден скитаться на чужбине в поисках куска хлеба.

Караван-баши (начальник каравана) был арзрумский армянин известный всем Тохмах Артин. Как коренной житель Арзрума, он имел обыкновение повторять поговорку: «Не помутится — не прочистится!». «Тохмах» означает тяжелый кузнечный молот, которым куют железо. Артин был силен и крепок, как столетний дуб. Он был среднего роста, его большое лицо сплошь было покрыто волосами, свободными оставались только нос и часть лба. Даже уши были покрыты густыми жесткими волосами. «Мать выкрала меня из медвежьей берлоги», подсмеивался он над собой. Но когда заговаривали с этим неотесанным и суровым с виду человеком, крупные черты его лица смягчались и становились приятными. Под грубой оболочкой скрывались благородные чувства и честное сердце.