Искупление
Шрифт:
– Ты знаешь. Конечно же.
– Да.
– Но почему? – он все-таки опустился на колени, даже не вспомнив о невольных зрителях. – Кати… Я не колдун, но и не слепец. Я знаю, ты чувствуешь то же, что и я. Почему?
– Не могу. Прости меня… было бы проще, если бы ты желал просто любви. Но ты хочешь большего.
– Я император, Кати, прекрасная моя, любимая. Не больше, но и не меньше. Любя тебя, я не могу дать ничего меньшего, чем Империя.
Империю, за которую маги убивали и умирали, ради которой Амон готов был уничтожить мир, император дикарей предложил Кати как непременное условие своей любви. Ей следовало бы гордиться.
– Я
– Почему? Там, – он резко махнул к востоку, – у тебя остался кто-то?
– Нет, император. У тебя нет соперников.
– Ты не любишь меня?
– Люблю, ты и сам это уже понял.
– Тогда почему?! – он жадно, почти грубо схватил Кати за руки. – Из-за того, кто я и кто ты? Из-за этого?
– Отчасти. Разве это не стало бы проблемой?
– Мой отец заставил их принять Кара братом-принцем, а я заставлю принять тебя моей императрицей. Я не отступлю, Сильная Кати, если только ты не скажешь, что я тебе отвратителен. Разве ты не видишь сама, что так должно быть, что это предрешено?
Предрешено. Кати зажмурилась, всем сердцем впитывая его горячность, силу его рук. Сказала, не открывая глаз:
– Император… – и, единственный раз, со всей неистраченной нежностью: – Эриан. Прошу, если любишь меня, не заставляй ничего объяснять. Будь рядом, здесь, сейчас, и оставь будущее будущему.
После долгого молчания он ответил:
– Хорошо.
Сел на землю, прижавшись головой к ее колену. Перед ними катила свои быстрые волны река, и лучи заката отражались в темной поверхности полосами крови и ржавчины. Над водой, подражая плавному полету грифона, парил сокол – темный росчерк на фоне яркого неба. Как всегда, император предпочел обойтись без головного убора; как всегда, его кудри растрепались на воздухе. В мягком золоте печатью тревог и напоминанием скоротечности дикарской жизни струились полоски ранней седины. Так легко было коснуться его волос, погладить, зарыться в них пальцами… Кати не удержалась и чуть не застонала от удовольствия. Не убирая руки, сказала:
– Выполни мою просьбу.
– Все, что в моих силах, – ответил он.
– Обещай, что сохранишь остаток моего народа. Всех, кто найдет в себе силы сдаться. Обещай, что они будут свободны, что будут жить под твоей властью, но не под властью жрецов. Обещай, что позволишь им остаться магами и жить, как велят наши обычаи. Сделай это для меня, император.
– Я сделал бы это даже и без твоей просьбы. Клянусь моим Богом и моей любовью к тебе: если победа будет за нами, я помилую всех, кто этого пожелает, и позволю им жить, как хотят, если они признают мою власть и откажутся от нашей крови. Ведь об этом ты говоришь?
– Да. Спасибо тебе.
– А ты, – спросил он, запрокинув голову и глядя снизу вверх сквозь упавшие на глаза золотые пряди, – что пообещаешь мне ты, Сильная Кати?
– Победу, император.
– Это говорит твое колдовство? Ты предсказываешь или надеешься?
– Предсказываю, – ответила Кати и поняла, что время пришло.
Обещанная ей любовь оказалась слаще любых ожиданий. Следующий шаг всего лишь проистекал из нее. Кати гладила в волосы императора, лаская, наслаждаясь, и чувствовала, как отзывается в нем доселе зажатый в тисках воли мужчина. Можно было притянуть его ближе или соскользнуть с валуна, к нему, на теплый прибрежный песок, и пусть смотрят жрецы и стражники, их возмущение и зависть будут лишь
Бесконечные волны существ накатываются, уничтожая все на своем пути. Дикарские войска не просто погибли – они растерзаны, смяты вместе с железом, на которое так полагались, со своей верой и доблестью, с воспрянувшей под нажимом магией Кария. Кровавая волна захватила и магов, ошеломленных, только теперь осознавших, насколько эфемерной была их власть над существами. Трупы складываются в холмы и горы, земля уже не в силах впитывать кровь, а смерть и разрушение движутся дальше, по лесам и долинам Империи, до самых отдаленных ее уголков. И над всем этим – черная грифоница, уносящая прочь две слитые в объятиях фигуры. Далеко, далеко, еще дальше…
– Нет, – прошептала Кати в тот же миг, когда император с резким вздохом прижался губами к ее колену. Жадно провел рукой по бедру. – Нет!
Он сразу остановился.
– Прости. Я буду терпелив. Ты предрекла мне победу, я верю тебе. И когда победа свершится, в тот день, если мы оба останемся живы – а что может смерть теперь, когда мы вместе? – в тот день я снова спрошу тебя. И, моя императрица, тогда я не приму отказа.
Кати могла устоять перед мольбой и гневом. Перед этим счастливым напором – нет.
– Ты упрям, – только и сказала она.
– О, да!
Он вскочил и протянул руки.
– Идем, прекрасная, пора возвращаться, пока Верховный жрец не отрядил целый полк на поиски!
И тогда, поднявшись в его объятия, почувствовав наконец ошеломляющую силу его рук и плеч, Кати не отказала себе в радости ответить на поцелуй.
Рука об руку вернулись они в лагерь и не расставались до самой ночи. Когда император, как обычно, простился с ней у входа в ее палатку, Кати проводила его взглядом, но входить не стала. Постояв, она медленно, потом все решительней направилась к палаткам жрецов.
Атуан еще не спал. На ее тихий зов он вышел и остановился, глядя с тем спокойствием, которое всегда проявлял в ее присутствии.
– Госпожа Сильная. Чем я могу быть полезен?
– Принц Карий сказал, что в случае нужды я могу обратиться к тебе. Это правда?
– Разумеется.
Кати еще медлила перед шагом в пропасть. Атуан по-своему понял ее колебания.
– Мое положение несколько двояко, госпожа, – сказал он. – Как жрец, я служу храму, но как советник – лично императору Эриану. Вы можете быть уверены, что ни одно из дел императора не будет обсуждаться мною ни с кем, кроме него самого.
– Благодарю, Атуан. Но сейчас, хоть моя просьба и покажется странной, мне нужна твоя помощь как жреца. Я должна переговорить с Верховным жрецом, но так, чтобы о нашем разговоре никто, кроме тебя, не узнал. Можешь ли ты это сделать?
Атуан поклонился с удивлением, но без колебаний.
– Разумеется, госпожа Сильная. Соблаговолите подождать в моей палатке.
Часть III. Наследник
«Здесь ты слопал моего коня».
Огромный золотистый грифон растянулся на траве – воплощенная сытость и приятная усталость от целого дня в воздухе. Упитанный олень-двухлетка был съеден вместе с костями и шкурой, остались только отброшенные в сторону рога да куски, что теперь, насаженные на прутья, дожаривались над огнем.