Искушение Марии д’Авалос

Хэммонд Виктория

— А ведь это главное, Козима, — воскликнул Лоренцо. — Почему же ни я, ни твоя мать не подумали объяснить тебе это? Вы стали мудрой, Мария.

— Не во всем, уверяю вас, — засмеялась она.

— Вы говорите на основании собственного опыта? — спросила Челестина. — Наверно, с таким мужем, как принц Веноза, не так уж легко. Вы начали питать к нему презрение?

— Вовсе нет! — вспыхнула Мария, оскорбленная этим грубым вопросом. Уж не выпила ли Челестина слишком много вина? — Напротив, я люблю своего мужа. Я восхищаюсь его вкусом и талантом. Люди, которые едва знают Карло, видят только его надменность, в то время как я знаю множество сторон его натуры. Я видела, как он чувствителен, как раз перед приездом

сюда. Он был ужасно расстроен пожаром в Венозе. Его изящные руки дрожали. И не раз я наблюдала его в такие минуты, когда он был особенно уязвим. В отличие от многих неаполитанцев, он очень серьезно относится к своим обязанностям принца. И он нежный, любящий отец Эммануэле.

За исключением Козимы, все с удивлением смотрели на Марию во время ее маленькой речи. Она и сама была удивлена, потому что при всей любви к Фабрицио, после того как эти слова вырвались у нее, она поняла, что действительно так думает.

— Могу ли я попросить вас всех о чем-то? — спросил Фабрицио незадолго до своего ухода.

— Мы с радостью сделаем все, о чем вы попросите, — пообещала Челестина.

— Моя просьба может показаться странной. За исключением Лоренцо для всех вас до сегодняшнего вечера я был просто знакомым. Но теперь, надеюсь, все мы друзья.

В ответ послышалось дружелюбное бормотание, в то время как он обводил всех взглядом, по очереди глядя каждому в глаза. Он продолжал с мягкой настойчивостью, не спуская глаз с присутствующих:

— По причинам, которые я не могу открыть, необходимо, чтобы о моем пребывании в Амальфи было известно только вам, причем не только пока я здесь, но и после моего отъезда. Я прошу вас никогда не говорить об этом с другими. Я не преувеличиваю, когда говорю, что это вопрос жизни и смерти.

Он пристально посмотрел своими красивыми темными глазами на Челестину, поскольку она представляла самую большую угрозу, и обратился к ней первой:

— Челестина?

— Вопрос жизни и смерти для кого? — спросила она, в восторге от всего этого. — Для вас или кого-то другого?

— Для меня, — выдохнул он.

— Мой дорогой Фабрицио, вы дикий цветок редкой красоты, который был занесен ветром судьбы на нашу скромную клумбу. — Положительно, она слишком много выпила. — Положа руку на сердце, я клянусь выполнить вашу просьбу. Что касается более широкого мира, то мы не имели удовольствия видеть вас в своем обществе. Вы никогда здесь не были.

— Благодарю вас. Лоренцо?

— Мысль об этих кошмарных сессиях парламента без вашего присутствия вызывает у меня такое горе, что я клянусь честью дома Мальфи, что ни один член моей семьи не окажется недостоин вашего доверия, — звучно произнес Лоренцо.

— Козима? Вы сможете сохранить мой секрет?

Девочка покраснела до корней волос. Она едва могла говорить.

— Нет, никогда. То есть я хочу сказать — да-да, я обещаю, — запинаясь, ответила она. — Конечно, я обещаю!

— Как это мило с вашей стороны. Мария?

— Будьте уверены, что вы можете на меня положиться, Фабрицио, — сказала она спокойно. — Я не упомяну об этом никому, даже Карло. — Ей ужасно захотелось расхохотаться при последних словах, в которых заключалась такая ирония. Сам Фабрицио на минуту утратил невозмутимость, и она уловила, как голос его дрогнул, когда он сказал:

— Безмерно вам благодарен.

Заметили ли остальные? Мария оглядела стол. Нет. Фабрицио их просто заворожил. Если он так же использует свое обаяние и уверенность в себе в парламенте, то ничего удивительного, что он обладает такой властью над его членами. Ей пришло в голову, что Карло навязывает свою волю, вызывая страх; Фабрицио же делает это, используя свое мужское

обаяние.

— Антония?

— Ничто не могло бы расстроить меня больше, чем мысль, что вы лежите мертвый, и кровь льется из какой-нибудь ужасной раны, — начала она, прижав руки к груди.

Пожалуйста, пожалуйста, только не переигрывай, молила Мария. Пока что все правильно: ее речь показывает, какой ужас случится, если кто-нибудь из них нарушит обещание. На лицах сидящих за столом было написано, что они разделяют страх Антонии.

— Меня ужасает, что такая власть над человеком столь отважным, как вы, отдана в наши слабые руки. Если в этом мире есть хотя бы капля любви, чести и справедливости, то никто из присутствующих здесь не заговорит о вашем пребывании в Амальфи — и уж конечно, это буду не я. Даю вам слово д’Авалос.

И какое значение имела неуверенность Марии относительно того, можно ли положиться на слово д’Авалос? Слова эти прозвучали весьма эффектно, что и требовалось.

Этот вечер так взволновал Челестину, что даже после ухода Фабрицио за полночь Мария и Антония вынуждены были сидеть и слушать ее пространные хвалы, возносимые необыкновенному гостю. Лоренцо пожелал им спокойной ночи и удалился в апартаменты своей любовницы. Челестина затронула неизбежную тему, к которой Мария была готова и подготовила Антонию.

— Наверно, у него есть любовница, вы так не считаете? — Они спокойно согласились с ней. — Это вполне вероятно, хотя могут быть и другие причины его пребывания здесь. Кем она может быть? Женщиной из местных? Но все они так непривлекательны. Возможно, она ниже его по положению. Например, дочь рыбака, 0, как это романтично! В конце концов, что он делал в той лодке? Наслаждался морем, по его словам? Возможно. Впрочем, он слишком сложная натура, чтобы его могла привлечь невежественная девушка. Это может быть только знатная дама — замужняя, конечно. Возможно, это дама с севера. А зачем же еще ему перебираться на север? А может быть, у него нет никакой любовницы. Что, если он замешан в чем-то незаконном? Пиратство. Контрабанда. Измена, Возможно, он перешел к французам и собирает армию. Он упомянул войну. Только представьте его на лошади, с черными волосами, развевающимися на ветру, размахивающего шпагой — во главе армии. Все говорят, что он бесстрашный воин. Его называют Марсом. Карафа восставали в прошлом против испанцев. Разве Павел IV, папа римский из рода Карафа, не подстрекал к гражданской войне в Неаполитанском королевстве? Но разве Фабрицио Карафа может быть предателем? Нет, нет, конечно, все дело в любовнице.

И так продолжалось больше двух часов. Антония получала удовольствие от всей этой чуши, притворяясь, будто пытается отгадать мотивы поведения Фабрицио, но Мария была скованна. Она впервые почувствовала, какова плата за тайную любовную связь: нужно лгать и делать вид, что ее ничего не связывает с Фабрицио. Она поднялась по лестнице в свою спальню, охваченная вихрем эмоций, и непоследней из них был страх от того, что она могла невольно выдать себя, и мука от того, что нельзя заявить о своей любви всему миру. Вот что ей хотелось сказать: «Фабрицио Карафа любит меня, как никогда не любил другую, и все вы, женщины, можете смотреть на него и вздыхать, но он мой, и только мой». А так Фабрицио был свободен в глазах всего общества, если не считать жену, которая, по общему мнению, была для него обузой. Мария не могла публично предъявить на него права, что было чревато муками ревности, — ведь его считали доступным для других женщин. И, что хуже всего, из-за этого возникало ужасающее чувство пустоты: единственное, что придавало смысл ее жизни, было скрыто от всех. Она не существовала как возлюбленная Фабрицио.