Искушение Марии д’Авалос
Шрифт:
Сможет ли он жить без Марии? У него есть общественная жизнь, личные интересы, известное имя, дети. А у Марии есть только он. Его любовь к ней не уменьшилась; он по-прежнему ее любил, но мысль о бесславной смерти была для него невыносима.
Он поднял голову и потер руку. Потом оглядел комнату и не смог удержаться от нежной улыбки при виде этого хаоса. Из трех сундуков вываливались самые разные наряды. Длинный стол уставлен грязными бокалами и пустыми графинами. На кровати с улыбающимися золочеными херувимами лежали скомканные льняные простыни, поверх них — измятая шкура. Его задело,
Откинув голову, он вздохнул. Казалось, что Венера с распущенными волосами, ступающая на свою раковину, смеется над ним. Он устал и замерз. Фабрицио подошел к кровати и лег, накрывшись шкурой. Вдохнув аромат гелиотропа, он уснул.
Так его и застала Мария. Она стояла, глядя на его нежный профиль; густые черные волосы, разметавшиеся на белой подушке, слегка приоткрытый рот, шрам на щеке от ее царапин, портивший его красоту. Она подумала, что он от этого еще красивее. Ей никогда не надоедало на него смотреть. Каким уязвимым он выглядит во сне! Тишину в комнате нарушало лишь его ровное дыхание.
— Приберись в комнате, быстро, — прошептала она Лауре. — Возьми бокалы со стола и унеси в соседнюю комнату, чтобы вымыть.
Мария сидела в кресле, время от времени глядя на Фабрицио, пока Лаура выполняла ее распоряжение. Фабрицио проснется в чистой комнате — он не любил неряшливость. Трудно было поддерживать порядок в этом укромном месте, имея в своем распоряжении всего одну служанку. Когда Лаура закончила уборку, Мария попросила ее спуститься и принести из колодца воды.
— Закрой за собой дверь, — добавила она.
Мария легла рядом с Фабрицио и поцеловала шрам у него на щеке. Он улыбнулся, не открывая глаза.
— Ты мне снилась, — прошептал он.
Позже, когда они сидели в кровати, он рассказал ей о своей встрече с вице-королем.
— Скажи ему, что у нас с тобой все кончено, — посоветовала Мария, пожав плечами. — Никто не знает про это место. И все будет продолжаться как сейчас.
— Нет, Мария. Лгать невозможно. Мы не можем говорить, что все кончено, и по-прежнему встречаться.
Она посмотрела на него в изумлении.
— Почему?
— Потому что это никого не обманет. Как случилось, что, по его словам, о нас судачит весь Неаполь? Кто первоначальный источник этих сплетен? Пикколомини? Дон Джулио Джезуальдо? Мы не знаем. Возможно, это кто-то, кого нам не приходит в голову подозревать. А что, если Антония случайно обронила неосторожную фразу? Нет! Не сердись! Она бы никогда не причинила нам вреда, я знаю. Но она любит поболтать и порой сама не понимает, какой вывод могут сделать из ее слов. Существует несколько других возможных
— Сильвия? — Мария засмеялась. — Ты помнишь тот первый раз, когда пришел ко мне в Сан-Северо, — Карло тогда уехал в Джезуальдо?
— Когда ты вынуждена была рассказать ей обо мне?
— Да. Она дала сицилийскую клятву, которую никогда не посмеет нарушить, что будет хранить все в тайне. Если бы ты знал Сильвию, как я, то понял бы, что суеверие — ее истинная религия. Во всяком случае, она довольно замкнутая и не знает никого за пределами нашего дома, так что кому бы она могла рассказать? Нет, это определенно не Сильвия.
— Есть еще Лаура, — сказал Фабрицио. — Да, я знаю. Тебе нет необходимости выступать в ее защиту. Я только хочу сказать, что тайное, как бы хорошо его ни скрывали, неизбежно становится явным. Кто знает, каким образом это происходит.
Мария, отсутствующим взглядом глядя в пространство, спросила бесцветным голосом:
— Ты хочешь сказать, что мы действительно должны закончить нашу совместную жизнь?
Фабрицио погладил ее по щеке.
— Ты хочешь, чтобы я умер? — спросил он тихо.
— Ты боишься! — воскликнула она, отстраняясь от него. — Если так, то уж лучше я возьму себе в любовники слугу. Природа создала тебя с пугливым сердцем женщины. А меня — с сердцем воина.
— Это не игра с переодеванием, Мария.
— А я и не играю. Я действительно имею в виду то, что сказала. Я не боюсь. И недостойно тебя вот так трусить. Страх вытесняет из твоего сердца любовь ко мне. Если ты будешь и дальше поддаваться ему, я тебя больше не увижу. — Ее лицо побелело от гнева. Или он увидел в ее глазах испуг? Да, это был страх, ибо то, что она сказала дальше, показало, чего она боится. — Я не живу в те минуты, когда бываю вдали от тебя, — для меня это хуже, чем тысяча смертей. Если ты меня оставишь, я не буду жить.
— Именно это и делает меня трусом. У меня достаточно силы, чтобы встретить свою собственную смерть, но я сомневаюсь, что мне хватит твердости перенести твою. Ты хочешь, чтобы я умер? Тогда я умру.
— Тогда я умру в любом случае, — решительно заявила она. Повернувшись к Фабрицио, она сказала спокойно: — Вот истинная суть того, что ты должен решить, Фабрицио. Либо ты оказываешься неверным и бросаешь меня, либо оказываешься верным, никогда меня не покидая. Твой аргумент, что тайное всегда становится явным, тебе бы следовало обдумать раньше, а не теперь, когда нам грозит опасность. Ты бы не любил меня, а я — тебя, если бы мы думали об опасности.
— Я не покину тебя, — заверил он. — Еще до того, как я заговорил о своей встрече с вице-королем, в душе я знал, что все разрешится именно таким образом.
Он взял ее руку и поцеловал, и они серьезно посмотрели друг на друга. И в эту минуту Фабрицио вспомнились строчки английского поэта, которые он читал на прошлой неделе: «У мужчины в жизни — три любви. Первая — юная любовь. Вторая — это женщина, на которой он женится. Третья — его невеста на смертном одре». Он не смог сказать Марии об этом.